Закончился этот радостный день маленьким пиршеством. Отмытый и переодетый в казачью одежду, Демьян Погорский со слезами беспрестанно благодарил то Рукавкина, будто это его помыслами пришел караван в Хиву, то Кононова и казаков, что не убоялись вновь идти в эти опасные края.
Федор, обняв отца, пел песни о Яике Горыныче, о кровавых стычках со степняками на берегах Утвы, о вольной казацкой жизни. Иван Захаров с трудом уложил спать Ширванова, который вдруг расплакался, что им всем отсюда не выбраться живыми. Родион решил остудить голову, вышел на свежий воздух, широко расставя сильные ноги, уселся на теплую, за день нагретую солнцем суфу.
Данила, пока были свежи впечатления от загородной поездки, достал заветную путевую книгу.
«Хивинцы, – записал он, – живут более в окружении крепостей, каждый при своем разведенном саду, где и хлеб для себя сеют. Крепостцы имеют только для защиты на случай неприятельского нападения, так как у них происходят частыя ссоры с трухменцами, которые такое ж оружие употребляют, как и хивинцы. Нередко бывают у хивинцев и междуусобные раздоры…»
Вспомнил о насильственной смерти Куразбека, о волнении туркменцев и вздохнул: «Только усобицы теперь нам и не хватало… И без того не умыслишь, как живу выбраться. Лука пьяный расплакался, да не пришлось бы и трезвому слезу уронить. Вот, Дарьюшка, какую тоску-печаль сотворил твой бородатый медведушко».
Данила закрыл книгу, сделал знак казакам, чтобы продолжали застолье, и вышел во дворик: спать от пережитых днем волнений не хотелось.
А из открытой двери в темноту затаенной ночи лилась песня Федора, подхваченная подвыпившими растроганными голосами остальных казаков:
Вы, пески мои, песочки, пески сыпучие,
Пески сыпучие,
Вы, яры мои, ярочки, яры глубокие,
Эх, глубокие,
Вы, кусты кои, кусточки, кусты частые,
Вы, кусточки мои таловые,
Эх, да таловые, ветловые!
Некуда нам, ребятам, приклониться,
Приклонитися,
Все ребятушки наши половленные,
Половленные, посаженные,
Как осталось нас малым-мало…
Во дворик вышел Маркел – был его час вступать в караул от всякого нежданного лиха, – он прихлопнул дверь, и песня оборвалась, стала почти неслышной.
На второй день после Нового года, который россияне отметили скромно, вспоминая о доме, а оттого пребывали больше в тихой печали, нежели в радости, к ним как-то разом сошлись и здесь впервые познакомились киргиз Малыбай и хивинец Якуб-бай. Данила Рукавкин, с надеждой поглядывая на верных друзей, посетовал, что время идет, а из ханского дворца нет никаких известий. В душу вползает недобрая тревога: а дозволят ли им вообще когда-нибудь открыть торг?