– Ништо, Демьян. Поживем вместе, пообвыкнешь к нашему казацкому запаху сызнова. Трубку курить вновь приучишься, и горилку попивать вместе начнем. А на свадьбе у Федора трепака плясать пустимся, молодым на зависть! Пойдет изба по горнице, а сени по полатям!
Погорский, который за эти годы разучился не только вино пить, но и смотреть людям прямо в глаза, в сомнении качал облысевшей головой и вздыхал, поглядывая на изуродованные пыткой руки. Когда его словили на Амударье слуги Елкайдара, один из них кинжалом рубил ему кисти, выпытывая, где укрылся бежавший Григорий. Демьян не знал этого, а и знал бы, так согласен был лучше смерть принять, нежели выдать друга, очутившегося на свободе.
– На Яик бы скорее. Знаешь, Гриша, порою чудится мне, будто вот тут, в голове, песок сухой шелестит… Так жара здешняя опостылела. В иное лето не капнет ни одного путного дождя, – и тут же спохватился: что об этом говорить Григорию, будто успел тот все позабыть.
Изредка, в сопровождении Федора, Ивана Захарова или кого-то из братьев Опоркиных, Демьян отваживался покидать комнату и выходить во двор под солнце, а то и на площадь караван-сарая – выбрать что-нибудь из фруктов или прикупить свежего мяса. Но всякий раз, едва поблизости появлялся кто-то из знатных хивинцев, Погорский проворно скрывался за глинобитную стену, опасаясь явиться на глаза ненавистному и злобному Елкайдару. Пусть думает, что его бывший раб при смерти, если еще не умер на руках глупых «ференги урусов», которые уплатили такие деньги за полумертвеца.
И все-таки однажды не уберегся.
В тот тихий, безветренный день второй половины января – над Волгой теперь трещали афанасьевские морозы[47] – в Хиве ночью чуть-чуть припорошило снегом крыши домов, дорожную пыль, инеем покрылись ветки деревьев. Все ослепительно сияло под утренними лучами солнца. Но через час-другой это чудесное сияние померкло, иней потек холодными каплями по мертвым стволам деревьев на землю, крыши скоро из бело-серебристых превратились в привычные серые и подмокшие: на том и кончились претензии здешней пустынной зимы.
К обеду воздух слегка прогрелся, но пыли на ветру еще не было, и Демьян решил сходить на базар за дыней: приметил днями одного старичка хивинца, который продавал шершавые, на удивление душистые, сочные дыни и кисти винограда.
– Промнусь и я с тобой, – решил Кононов. Федора будить не стали, он спал после утреннего караула. Сопровождать их вызвался Захаров. Он сноровисто пристегнул палаш, оба пистоля – за пояс.
– Ты, право, как в караул снарядился, – пошутил над ним Данила.