Важный киргиз вынул из-за пояса кожаный мешочек, бросил его к порогу юрты. Звякнули монеты. Из-под серого полога мигом, коричневой змеей, метнулась цепкая рука, схватила деньги и исчезла. Неистовый плач тут же оборвался.
– Ты что-нибудь уразумел? – спросил потрясенный Данила у Григория. Старый казак удрученно пожал сутулыми плечами, неохотно разжал стиснутые зубы:
– Кто их разберет, старшина. У них свои законы, у нас свои. Законы разные, а суть, выходит, одна… Везде тяжко бедному человеку.
Все разъяснил Малыбай. Когда выехали из стойбища, он поотстал от своих, дождался Данилу, на вопросы россиян пояснил, что хозяин юрты, Жайнак, задолжал Сырбаю несколько сот овец, когда нечаянный падеж начал косить его стадо. Шесть лет почти задаром пас Жайнак чужие отары, пытаясь отработать долг, да вот испуганная лошадь ночью скинула уставшего пастуха, он неудачно упал на голову…
– Сырбай забрал дочь Жайнака себе в жены. Четвертая жена будет у почтенного Сырбая, – добавил Малыбай. Данила, почти не слушая, о чем продолжали разговор его спутники, подумал: «И у нас дворяне нередко берут крепостных девок силой, если не в жены, то для своей прихоти». – Горечь подступила к горлу.
Впечатление от хорошей освежающей прогулки в степь было основательно испорчено.
* * *
Через два дня в главное стойбище возвратился Нурали-хан, а с ним и посланец Неплюева Яков Гуляев. Вечером неожиданно хлынул холодный с ветром дождь, но Данила Рукавкин собрался и, не сказав ни слова, покинул отведенную им юрту.
Родион Михайлов, кутаясь в теплый кафтан, лежал на войлочной подстилке, брошенной поверх ковра, чтобы не так было холодно, и с сожалением думал о тех, кто в эту минуту, захваченный в степи непогодой, дрогнет под проливным дождем. Где-то за Яиком сыпанула туча щедрым снегом, а здесь разродилась холодными потоками дождя.
«А в Самаре теперь земля промерзла. По кочкам ходить – одна морока, ноги можно изломать. Не зря старики приговаривают, что ноябрь зиме дорожку торит. Идет матушка с севера… Над Волгой Фёдоровы[22] ветра голодным волком воют… а мы все стоим с караваном, время теряем».
– Хоть бы Данила скорее пришел, – не выдержал Родион, устав прислушиваться в полутемной юрте к нудному свисту ветра над головой. – Ушел куда-то и пропал. Дождем его, что ли, размыло?
Только посетовал на тоскливое одиночество, как сквозь глухой шелест дождя послышались неразборчивые слова, потом смех и тяжелые шаги. Кто-то обошел юрту – зачавкала жижа под ногами у входа.
Полог поднялся, и в юрту втиснулся Данила, а с ним гость. В руках у гостя походная сумка, мокрая и тяжелая от поклажи.