Майлз, однако, был из тех мужчин, кого можно любить, не утрачивая самоуважения, и мало о ком из них можно сказать такое, и, уж конечно, не об Уолте Комо.
— Не-е, пусть себе сидит, — ответил Хорас. — Макс говорит то, что думает, и в тот же миг, как подумает. Меня больше напрягают те, кто десять раз прикинет в уме, прежде чем высказаться.
— Козел он, и больше никто.
— Ну да, есть немного, — согласился Хорас, и тут дверь мужского туалета распахнулась, возвестив о возвращении Макса.
Хорас и Беа, удивившись, что мужчина оказался способен облегчиться так быстро, с любопытством поглядывали на Макса, проворно забравшегося на свой табурет. На его брюках спереди виднелись следы торопливого мочеиспускания.
— Господи, — Беа с отвращением покачала головой, — ты грязный мерзкий старикашка. Когда заканчиваешь, стряхивай его хотя бы.
— Ты бывал на Кис? — обратился Макс к Хорасу, напрочь игнорируя Беа.
— Никогда.
— А где ты был во Флориде?
— В Орландо.
— Тебе бы понравилось в Ки-Уэсте. Там жил Хемингуэй.
Хорас отхлебнул пива и отметил, что Макс поступил так же. Услышать о Хемингуэе из уст такого старика Хорас ожидал менее всего.
— Хемингуэй, значит.
— Точно, — подхватил Макс, обрадовавшись, что его уловка сработала. Хорас, рассудил Макс, пишет в газету, и, возможно, его тянет поговорить о другом писателе, как нормального человека тянет выпить пива и поваляться под южным солнышком. — Потрясный чувак.
— Ты был с ним знаком?
— Там все названо его именем, Хемингуэй то, Папа это. Друганы звали его Папа, ну ты в курсе.
— Я спрашиваю, был ли ты с ним знаком?
— Кто знает?
Не удержавшись, Хорас коротко рассмеялся:
— Как это понимать?
— А вот так, черт возьми, и понимать. За долгие годы я выпил там столько пива. И в один из тех вечеров он мог сидеть рядом со мной за стойкой. Откуда мне знать?
— Держу пари, между вами был по меньшей мере один табурет, — обронила Беа.
— Когда ты начал туда ездить? — спросил Хорас.
— Зимой шестьдесят восьмого.
— Тогда ты не сидел рядом с Хемингуэем, — сказал Хорас. — Он покончил с собой в шестьдесят первом.
Макс попытался вспомнить, слыхал ли он об этом. Он был в курсе, что Хемингуэй давно помер. Однажды он пролез в дом писателя с группой туристов — когда это было? лет двадцать назад? — и вроде бы там говорили, что Хемингуэй умер. Во всяком случае, дома его не было. Что больше всего поразило Макса в том доме, так это кошки, свора кошек, и многие с лишним пальцем на передних лапах, напоминавшим большой человеческий палец. Он решил, что кошка с большим пальцем — это не очень красиво, хотя казалось, что все эти дряхлые пусики способны благодаря отогнутому большому пальцу взять в лапы стакан пива, совсем как люди, черт бы драл этих котов. Судя по рассказам гида, к кошачьей своре великого писателя относились с глубоким почтением, и, похоже, именно они хозяйничали в доме. Вот что Максу так нравилось на Кис: практически всё там воспринимали спокойно, включая самого Макса, чей потрепанный облик — предмет постоянных насмешек на севере — там считали естественным и даже неизбежным состоянием человека. В Ки-Уэсте Макса часто принимали за местного, из тех, кого там называют «ракушками», и туристы, не разобравшись, с удовольствием покупали ему выпивку. Хемингуэй, будучи знаменитостью, вероятно, никогда не платил за свои напитки. Что порождало интересный вопрос.