— Не дай звезде ослепить тебя, Лисёнок, — посоветовал Хорас, вытирая стойку между ними грязной салфеткой для грядущей игры в джин.
— Не дай луне разбить тебе сердце, — подхватил Бастер, не оборачиваясь. Его первая смена с тех пор, как он вернулся в город, подходила к концу, и он плеснул уксусом на горячий гриль. Уксус незамедлительно вспенился и зашипел, распространяя запах достаточно едкий, чтобы сидевшие за стойкой прослезились, но столь же быстро запах исчез, подтверждая старую истину: нечто совсем уж жуткое длится недолго.
— А где был ты в прошлую субботу? — воззвал Уолт к Дэвиду. — Ты пропустил офигительную вечеринку.
Майлз слыхал, что после его ухода со свадьбы бывшая жена утанцевала до полного изнеможения нескольких крепких мужчин, изрядно напилась, а затем поскандалила с музыкантами, когда они, закончив играть, принялись убирать инструменты.
Дэвид сложил газету, поднялся и потянулся за чистым фартуком.
— Что-то в этом мероприятии остудило мой пыл.
— Джин, — объявил Хорас, выкладывая карты и записывая счет в блокноте. — Честный малый, а? — сказал он, обращаясь скорее к Майлзу, чем к Уолту.
— Завидует, вот и все, — расплылся в довольной ухмылке Уолт, до него пока не дошло, что он уже проиграл партию. — Да они оба с командиром завидуют. Прикидываются, будто это не так, но мне ли не знать.
— Конечно, — согласился Хорас. — Ты скажешь, сколько у тебя очков, или мне самому подсчитать?
Уолт уставился на карты, выложенные Хорасом:
— Не бывает, чтобы джин получался так сразу.
— Так докажи, что это не джин.
Матёрый Лис выложил свои карты и начал считать в уме.
— Я облегчу тебе задачу. Пятьдесят два плюс джин равно семидесяти двум, — сказал Хорас, записывая. — Надеюсь, ты не в претензии, оттого что сегодня я обыграл тебя быстрее, чем обычно. Я должен ехать в Огасту голосовать за школьный бюджет, так что некогда мне тут развлекаться с тобой.
— Семьдесят два, — завершил подсчет Уолт.
— Открой это, пожалуйста, — попросил Бастер, вручая Майлзу большую банку с маринованными овощами и потирая запястье. — Из глаза Бастера больше не текло, но на него по-прежнему было страшно смотреть: красный, распухший, с нависающим веком. Сам Бастер, казалось, с лета похудел фунтов на тридцать. Болезнь Лайма, как сказал его врач. — У меня что-то силенок не хватает.
— Тридцать пять лет он дрочил этой рукой, — покачал головой Хорас, — кто бы мог подумать, что теперь он и банки не откроет.
— Иди домой, Бастер, — сказал Майлз. — Остальное я беру на себя.
Помощник повара без возражений снял фартук и отдал его Майлзу: