— Ладно, если ты уходишь, так давай уходи, а я пока докурю косячок, — сказала Шарлин.
— Кури себе на здоровье. Кто тебе мешает?
— Ты. Я чувствую себя неуютно, когда курю травку в твоем присутствии.
Поскольку фраза Шарлин смахивала на оскорбительный упрек, Майлз не мог не поинтересоваться почему.
— Потому что ты из тех людей, у кого никогда не получается надежно скрыть свое неодобрение.
Майлз вздохнул. Вероятно, Шарлин права. То же самое ему не раз говорила Жанин. До чего же странно, однако, то, как тебя воспринимают другие люди. Майлз всегда считал себя образцом толерантности.
Отец марк, возвращаясь с обхода лежачих больных из его паствы, столкнулся с Майлзом; тот, стоя позади церкви Св. Екатерины, пялился на колокольную башню со шпилем. В детстве Майлз был заядлым верхолазом, настолько бесстрашным, что его мать столбенела от ужаса. Приготовив ужин, она выходила позвать его в дом и всегда искала сына на уровне земли, к его вящему удовольствию, — ему нравилось окликнуть ее с высоты, вынуждая поднять голову и обнаружить сына среди ветвей под голубым небом, и ее узкая ладонь мгновенно тянулась прикрыть разинутый рот. В ту пору Майлз думал, что у матери плохо с памятью, если она каждый раз ищет его на земле, когда он то и дело поднимается в небо. Став отцом, он понял, как ей, наверное, было страшно. Она не смотрела наверх, потому что вокруг было слишком много деревьев, слишком много ветвей, слишком много опасностей. Лишь когда Майлз ловко спускался вниз и спрыгивал на ноги, у нее получалось улыбнуться, хотя она и ругала его и требовала обещания, которого он все равно не исполнит. «Ты прирожденный верхолаз, — говорила она по дороге домой. — Каких высот ты достигнешь, когда вырастешь! Аж дух захватывает!»
Теперь у Майлза захватывало дух — практически при любом подъеме. В какой-то момент своей жизни он начал до жути бояться высоты, и от мысли о покраске башни у него подгибались колени.
— Когда я был маленьким, — сказал отец Марк, — я думал, что Бог живет там наверху.
— В башне? — спросил Майлз.
Отец Марк кивнул:
— Мне казалось, когда мы поем гимны, мы зовем Его спуститься к нам. Конечно, мы именно это и делали — взывали к Нему. Но Его буквальное присутствие согревало.
Мужчины пожали друг другу руки. Майлз уже переоделся в заляпанную краской одежду, но за работу еще не принялся, и рука у него была сухой. Небо, пока он добирался из ресторана к церкви, угрожающе потемнело.
— Сам Господь всего в нескольких этажах от нас… так близко.
— А я как раз думал, как башня далеко от нас, — признался Майлз. — Правда, я размышлял о покраске.