Впрочем, от секретности в их затее мало что осталось. Они с Дэвидом проводили в «Каллахане» каждую свободную минуту, Майлз трудился там по вечерам, сам делая все, что мог и умел, из нежелания влезать в долги сверх абсолютно необходимого уровня, тем более что реновации плохо сказывались на доходах Беа, грозя в любой момент подкосить ее бизнес. Сегодня Майлз поставил Бастера в обе смены, утреннюю и обеденную, пока сам, потея, пытался привести в чувство старинную газовую плиту в «Каллахане», которой не пользовались лет двадцать. Дэвид, которому надо было готовиться к «Мексиканскому вечеру» в ресторане, полдня провел, сверяя счета с поставщиками и занимаясь тем, что по силам человеку с одной здоровой рукой. Никто из них более не прятался, оба проводили в «Каллахане» столько времени, сколько потребуется, но любопытствующей публике скармливали байку о безвозмездной помощи старому другу.
В одном Майлз был стопроцентно уверен. Миссис Уайтинг, которой ведомо все, не могла не знать о возобновлении кухни в «Каллахане». Хотя, может, Дэвид и не ошибался, говоря, что она слишком занята планированием и строительством в городе, чтобы заморачиваться пустяками.
Но почему-то Майлз на это не велся.
* * *
Они припарковались за мусорными баками, как обычно, и вошли в ресторан через заднюю дверь. Каждый день на этой неделе, приезжая и уезжая, Майлз невольно ожидал увидеть Джона Восса, как он вышагивает по двору, глядя себе под ноги, нетерпеливый и настороженный, голодный и неприкаянный. Когда новость о его бабушке облетела город, а парень исчез, Хорас Веймаут, чувствуя себя виноватым, поскольку слишком долго хранил чужую тайну, и более не видя вреда в том, чтобы эту тайну обнародовать, рассказал Майлзу, как он в прошлом месяце шел мимо старого дома у свалки и что он там увидел. Выла собака, привязанная цепью к штырю, и сам парень издавал жуткие гортанные звуки, избивая ее палкой. Животное, отчаянно пытавшееся убежать, в панике носилось кругами, все более сокращавшимися, пока цепь целиком огромным шаром не намотало на штырь, а собака не рухнула набок. Но даже теперь, когда бежать было некуда, бедняга пыталась вырваться, и цепь лишь туже затягивалась на ее горле. Только когда она поняла безвыходность своего положения, парень отбросил палку и принялся утешать объятое ужасом существо, остерегаясь, однако, клацающих с испугу челюстей. Постепенно собака затихла и жалобно заскулила. Тогда парень сам встал на четвереньки и медленно подполз к собаке, ласково уговаривая псину, поглаживая ее израненные бока, пока наконец она не простила своего мучителя и не лизнула его лицо. Хорас сообразил, что парень и сам плачет и просит у животного прощения, но соблюдая по-прежнему осторожность, потому что сбитая с толку, встревоженная собака внезапно прекращала лизать и норовила укусить. Потом она опять скулила, а парень бормотал: «Я понимаю, понимаю», как будто и сам не раз побывал в ее шкуре.