— Хочешь, Лиз?
— Ужасно хочу.
— Ну, давай, бабуля, на двоих.
Как хороша была молодая картошка с колечками жареного лука и хрустящие, облепленные укропом огурчики. Еще две порции! Как хороша жизнь и высокое солнце, и пушистая туча, мчащаяся в город, оставленный ими навсегда; бедные старушки, и усатые генацвале, закусывающие в вагон-ресторане скорого «Москва — Сухуми». «Горные орлы!» — пробормотал Алеша. Орлы подняли бокалы, с вожделением поглядели на Лизу и полетели в горы.
— Алеш, а Скуратово — это в честь Малюты Скуратова, как ты думаешь?
— Он был палач.
— И сподвижник. Он был сподвижником Ивана Грозного.
— Тогда по именам святых называли, а не сподвижников.
— Знаешь, я боюсь истории. Одних этих Рюриковичей… а съезды — загнешься!
— Рюриковичи на съездах!.. Ты — прелесть… Подтянем, поможем. Мне бы только английский проскочить. — Алеша загляделся на розовое ушко в русых прядях, не удержался и поцеловал. — Прелесть. Почему у тебя такие уши маленькие?
— Чтоб лучше тебя слышать. Глаза — чтоб лучше тебя видеть.
— А зубы?
— Есть не хочу.
— А я хочу.
— Что хочешь?
— Ты знаешь. Ведь правда? Ну, скажи?
— Да. Не знаю. Может быть.
— Лиз, мы ведь не расстанемся?
— Что ты! На всю жизнь.
— Честно?
— Трогаемся! — возвестила проводница, и они тронулись.
В коридоре сотрясался кочевой табор: повсюду узлы и узелки, цыганки и малютки на откидных сиденьях и просто на полу («Сокол, погадаю, всю жизнь расскажу!» — «Перебьешься!»), купейные двери настежь, перекликаются чужеродные голоса, ор, гам, дым — эх, воля вольная! Вот как надо жить: что хочу — то и делаю.
С ощущением вседозволенности и бесшабашности Алеша ввел свою подружку в купе, тихое, как ни странно, и благопристойное. Их лавка свободна, наверху с закрытыми глазами возлежит пышнобородый цыганский старик, очевидно, ихний босс, племенной вождь. Небо покачнулось в зеркале и застыло, Кирилл Мефодьевич смотрел в окно, дама — якобы в книгу. «А видит фигу», — подумал Алеша, поймав мгновенный взгляд исподтишка… Ветер воли кружил головушку и подзуживал. «На всю жизнь», — сказала она. Но когда? Может быть, уже сегодня? Какое счастье! Да ведь там тетка. И дядька есть.
— Твоей тетке сколько лет?
— Тридцать три в августе стукнет.
Пожилая, но еще на ногах, будет следить за племянницей.
— А чем она вообще занимается?
— Дома сидит, на машинке печатает.
Точно! Будет следить.
— Все время дома сидит?
— Ее Митя не пускает.
— Он что — со сдвигом?
— Почему это — со сдвигом?
— Так жену эксплуатирует! А говорила: писатель.
— Писатель! Только пишет не про то, что надо.
— Про что?