— Про Страшный Суд.
Кирилл Мефодьевич оторвался от окна, дама захлопнула книгу: красным по черному — «В поисках утраченного времени».
— Про какой?
— Он не рассказывает. Это тайна.
Ну и ну! Алеша читал про это в ночном дворце на холодном диване, но ему и в голову не приходило, что сейчас, в разгуле новой эры, кто-то может всерьез заниматься забытой тайной. Или этот Митя правда со сдвигом: разве под силу кому восстановить связь несовместных русских миров?
— Тайна, — повторила дама снисходительно. — Фантастика или детектив?
Алеша захохотал, она взглянула брезгливо, и его понесло.
— Вы сердитесь на нас, — побольше задушевности, но с оттенком грусти. — Напрасно. Мы с Лизаветой любим друг друга давно, с первого класса. Правда, солнышко?
— Ага.
— Но — социальное неравенство. Что делать?
Дама не знала, что делать, он продолжал с чувством:
— Ее родня меня ненавидит.
— Значит, есть за что.
Он улыбнулся доверчиво.
— Есть за что, вы правы.
Дама попалась в плен детской улыбки и полюбопытствовала:
— За что?
— Срок мотал. В колонии усиленного режима.
— Господи, за что?
— Не надо об этом. Я хочу все забыть.
Кирилл Мефодьевич коротко рассмеялся, спящий цыганский вождь заявил неожиданно:
— Брешет.
— Почему брешу?
— Руки нежные. Морда нежная.
— Я там на пианино играл в самодеятельности.
— Все брешет.
Вот въедливые старики попались. Один, не глядя, руки засек, другой… какие странные глаза. Что ему нужно от меня? Врать расхотелось, да и какой интерес, если виден насквозь? Захотелось отключиться, завалиться на диван, взять Блока… Кажется, в сумке, не забыл? Маленький синий томик… сейчас он одержим: «Ты в поля отошла без возврата. Да святится имя Твое…» — что за непонятная мука? Июльские поля за окном. Нет, другие, совсем другие, пустые и холодные, под Петербургом. Страшные поля, Страшный Суд… отключиться не удалось. Алеша не принял в расчет свою подружку, прелестную и отчаянную, и услышал с некоторым ужасом:
— Он правда сидел, за изнасилование.
Сильно сказано! Ничего не осталось, как продолжить игру, пробормотав:
— Мадам, вам ничего не угрожает.
В гневной паузе цыганский вождь, словно медведь в клетке, повернулся набок, с тяжким стуком упал в проход топор. Паузу переполнили древние полунощные тени душегубов.
— Хорош? — хрипло спросил цыган, свесивши голову с полки. — Ну-ка, малый, дай сюда.
Дама вздрогнула, Алеша повиновался, Кирилл Мефодьевич заговорил успокоительно:
— Откуда топорик?
— С Астрахани, с базара. — Повеяло Востоком, Персией, блеснуло лезвие в руках и спряталось в мешок. — Хорош?
— Производит впечатление.