Потом все как-то утряслось (оказалось, мама заложила, сказала Вэлосу про ключи от дачи), он пил, не пьянея, молчал, наблюдал, ощущая почти физически, как любовь его из утреннего Александровского сада, странствий и страданий переходит во что-то гибельное, в самое естество его жизни, в плоть и кровь и окончится только с жизнью… да и то вряд ли. И молился, чтоб студенты остались на ногах и уехали с первой электричкой. «Моя жена», — сказал он сразу, и ребята угомонились, поразились и уехали в шесть утра.
А она уезжала вечером, завтра на службу (кошмарную, надо думать, службу машинистки в областном суде, на самом дне; никаких больше служб — это он возьмет на себя). Митя должен ждать телеграмму. Он ждал, смиряясь из последних сил, неделю. Все. Хватит!
Дверь открыла бабушка (так и было рассчитано: сначала поговорить со «старой ведьмой», потом — с молодой, а там — конец), впустила молча, они стояли на кухне, он снял шапку, спросил небрежно, ставя все точки над «1»:
— Моя жена на работе?
— Последний день. Собирается к тебе.
Началось преображение, он присел на их сундук, от печки потянуло блаженным дымком, засияли скромные домашние духи на кастрюлях и сковородках, на самоваре, рождественское солнце в морозном окошке, старушечье лицо, которое он вдруг полюбил. Как полюбил уже все, что принадлежит ей: детство и кладбище, сад и город. Мало того, что они родились в один день — и конец был предрешен. Голодной послевоенной цыганкой за буханку хлеба. И все сбылось, все (он верил). Кроме пока одного: она должна погибнуть от злого мужа (он не верил). Нет, это смешно, безумно смешно! Ведь я ее муж — как же так? «Мы люди темные, как теперь говорится (бабушка из духовного сословия, сосланного, пущенного в распыл), а тебе решать». — «Нет, это смешно», — прошептал он с ужасом (из подземных дремучих глубин райского сада, грехопадения и жертвы). «Может быть, — сказала бабушка. — Только тебе, вижу, не до смеха. Ты возьмешь на себя такую тягость?» — «Возьму».
На кухню вышел прелестный кареглазый младенец, Лизочек, залепетал, забрался к Мите на колени и сразу полез за пазуху за парабеллумом (запасной вариант, но только для себя, видит Бог, только для себя!). Засунул поглубже, отвлек Лизочка «козой рогатой, бодатой». «У меня ощущение, — сказал, — что все происходит тыщу лет назад. Какой-то вещий Олег… зачем? почему?» — «Поля запретила говорить, но ты должен знать». «А вы что думаете, бабушка?» — «Все в Божьих руках. Живите».
Какой-то высший неясный смысл был в этих словах, намек на временность и важность земной жизни. 7 августа протянулись золотые нити, на которых держится наша видимая жизнь и драгоценные узелки которых завязываются и развязываются в невидимом. Старуха сидела, задумавшись, резвился младенец у него на руках, и вот-вот должна была прийти она.