С грохотом сбросил поленья у печки, она ждала, закутавшись в лоскутное ватное одеяло, румяная от печного жара, от любви и новогоднего вина, волосы распущены, заговорила сразу, горячечным голосом:
— Митя, как ты красив! Ты похож на рыцаря, как я всегда представляла…
— Кто, я? На рыцаря?
— Ты! Как тебя должны любить, все! У тебя необыкновенное лицо.
— У меня?
— Необыкновенное. И весь ты красив, прекрасен, весь!
Он рванулся к дивану, ощущая себя коленопреклоненным рыцарем, поцеловал горячую руку.
— Благодарю. Спасибо тебе за доброту, за все, спасибо! Может быть, — спросил он робко, — ты сегодня не уедешь еще?
— Нет, что ты! Только завтра.
— А мы когда-нибудь еще увидимся?
— Как?! — она вздрогнула, прикоснулась к его волосам, нервные пальцы сжались, потянули, и он потянулся за сладостной болью к ее лицу. — Разве я тебе не жена?
— Ты не передумала?
— А ты?
— Поль, останься совсем, радость моя, останься, — зашептал он, высказывая наконец измучившую мысль. — Останься, я тебя прошу, умоляю, а то вдруг ты передумаешь!
— Митенька, я приеду.
— Тогда я поеду с тобой, черт с ней, с сессией!
— Нет, мне надо подготовить бабушку, понимаешь?
— Не понимаю. Если она не может расстаться с тобой, мы ее заберем в Москву, ладно?
— Не в этом дело, там Зиночка рядом, вышла за соседа. Просто мне надо с ней поговорить.
— Ну, поговоришь, я во дворе подожду. Сколько надо, столько буду ждать.
— Нет, это надо постепенно…
— Да в чем дело? Ну что еще? Что? Я боюсь твоей бабушки, она меня не любит.
— Как тебя можно не любить?
И он опять сдался на ее голос, на ее милость, на все условия… да и есть еще время, еще день и ночь.
Времени, однако, не было. Казалось, оно стоит, остановленное его волей, да под рукой не было Мефистофеля, чтоб остановиться по-настоящему, на вершине прекрасного мгновения. В ранних сумерках зазвенели стекла под ударами извне, Митя замер (не отзываться, ни за что!), да выдавал свет сквозь пунцовые занавески, семь свечей, найденные вчера в кладовке. Звон продолжался, он не выдержал, открыл форточку, рявкнул:
— Кто там?
Митюша! — откликнулся Вэлос с любовью. — Это мы, твои друзья, открывай ворота, мечи на стол!
— Я занят! — сказал он с ненавистью (как они смеют мешать мне жить!). Поль ахнула.
— Митя, ты что, ведь холод и дорога дальняя.
— Я никого не могу видеть.
— Возьмем измором, подкопом! Суворовцы в Альпах! — куражился Вэлос, должно быть, с прошлой ночки, и жизнерадостным ржаньем отзывались Сашка и Никита; они не понимали и все были против него, даже Поль. Эх, не хватит дурости достать парабеллум да пальнуть мимо — летели б до самой станции, суворовцы.