— Итак, господа, Шубин-Закрайский, — Жека подмигнул, — якобы из Рюриковичей, слыхали о таком?
— Ну, слыхали.
— Загорелся ставить фильм по твоему «Садовнику». И по другим произведениям, вышедшим, образно говоря, из твоего пера.
— Из моего пера.
— Пардон, из-под!
— Откуда ему известно про мое перо?
— От меня, откуда ж!
— Он у тебя лечится, что ль?
— У меня все лечатся. До «Садовника» он добрался самостоятельно, достал в Лавке писателей, что при таком тираже везение, палец судьбы. Кстати, Митя, в определенных кругах ты небезызвестен. Но — в узких, извини, в элитарных. Для расширения и закрепления нужен фильм. Я ему уже рассказал содержание «Черной рукописи» — раз. Антиутопия — два…
— У меня нет антиутопий.
— А «Египетская гробница», ну, про мавзолей? «Идиот», то есть «Идиотка» — три…
— Ты моими вещицами пациентов усыпляешь?
— На твоих вещицах я б прогорел: они действуют возбуждающе. Конечно, он вцепился в «Египет», но… правят не Рюриковичи, связей даже у него не хватит, не пойдет. Он задумал начать с «Садовника».
— Какое ты все-таки трепло, Жек.
— Испугался? Он наш человек. А ты для кого пишешь, а? Али ты немец, аль француз, не приведи Господи? Русский писатель обязан чувствовать свою вину перед народом.
— И делать кино?
— Что-то делать, а не болтаться тут между Соломоном и Мамедовной. Они мне сейчас в коридоре…
— А, деньги делать. Так бы и сказал.
— Уже сказано: «… но можно рукопись продать». Из того же источника: скупой рыцарь в подполье на золоте. Как думают дамы?
— Тут и думать нечего, — отрезала Дуняша. — Звони Шэ-Зэ…
— Как? — Вэлос засмеялся. — Остроумно, по-американски.
— …звони и соглашайся, — продолжала Дуняша. — Правда, Поль?
— Он не хочет.
Она угадала: не хочет. И Жека угадал: боится. Одобрения Шубина-Закрайского. Он знал его фильмы: помесь всего со всем, бессмысленный, якобы «трагический жест», гротеск, парадокс, подтекст для избранных — сладостный яд саморазрушения (экзистенциализм, вышедший на улицу, на демонстрацию пушкинской черни, которая вопиет в упоении: чем хуже, тем лучше! долой! дотла!). Что может быть у них общего?
— Давай телефон.
— На. Иван Васильевич.
Ну, знамо дело, последний псевдорюрикович.
— С вами говорит автор «Игры в садовника».
— Дмитрий Павлович Плахов? Удачно!
— Мне хотелось бы узнать, что вас привлекло в моей прозе.
— Натурально, демонизм. У вас с телефоном все в порядке?
— Работает. Моя сказка…
— В каком смысле работает?
— Не подключен. Моя сказка…
— Это фантастическая сатира, созвучная… сами понимаете, с чем.
— Не понимаю.
— Вы где живете, Дмитрий Павлович?