Подумалось: а какое мне дело до всего этого? Скоро — вопрос дней, может быть, часов — все буду знать точно или ничего не знать в абсолютном небытие. Подумал и почувствовал взгляд. Оглянулся. Неподалеку, полускрытый надгробьем в виде ангела без одного крыла, стоял человек. Уловилось движение — он отвернулся от меня. Повеяло потусторонним вестником (рассказ Марии), но я опомнился и засмеялся. Это был Сашка, продажный дешевенький вестник, который принес мне дедов трактат, и загадка русской революции только углубилась. С этим несколько поддельным смехом я прошагал мимо ангела, дальше, огибая церковь, слыша шаги за спиной.
— Митя! Я у твоих был сейчас на даче…
— Убогим не подаю, — бросил я небрежно и круто развернулся. Мы стояли на каменной паперти — какие подмостки, какая мистерия! Жаль, публики нет, окромя пасущегося меж могил черного козла, — полюбоваться, как истинный друг будет посыпать головку пеплом.
— Итак, когда тебе стало известно, что моя бывшая жена спит с Вэлосом?
— Полгода назад, в марте.
— Вот, должно быть, ты позабавился, да?
— Мить, перестань!
— Да иди ты к чертовой матери! Видеть тебя не могу.
Сашка на колени не упал, остался стоять, глядя исподлобья, на грани скупой мужской слезы. И прокралась мыслишка: а ведь его можно использовать.
— Ну что, извиняешься, каешься… что там дальше… дружище!
— Да, — ответил он просто. — Боялся тебе сказать. То есть намекал, но… Помнишь, мы с тобой на речку ходили вдвоем? Поль осталась с Алексеем, а мы…
— Помню.
Все вокруг изнемогало, готовилась гроза, собаки плелись в душном сосняке, высунув языки. Сашка уговаривал меня поехать в Европу (идея Никиты, который и путевки может достать в Союзе писателей). Вам, мол, необходимо отдохнуть, отвлечься, тебе в особенности — перед концовкой «Третьего пира». По банальным законам жанра — треугольника — муж узнает последним, и я, последний идиот, покорно подчинился этой банальщине. Потом привычно соскользнули на мой роман, Сашка привычно загорелся, но бил в одну точку: вот зачем тебе нужна Европа — ощутить атмосферу третьей эмиграции, Париж, Мюнхен… Потом заговорили о втором всаднике Апокалипсиса, который пришел на рыжем коне, с мечом в руках, «чтобы взять с земли мир» — и вино превратилось в кровь.
А какая гроза бушевала той ночью. Дом горел в серебряных вспышках, плыл в потопе, свисте и грохоте. Она боялась, прижималась ко мне изо всей силы, я спрашивал с тоской: «Ты устала от меня? Ну, скажи!» — «Я только тебя люблю, Митя! — отвечала она как в лихорадке. — Только тебя, хочу, чтоб ты знал…» Не в первый раз она говорила: «Только тебя», — я не понимал, не видел, не слышал как будто… понимал, да ведь невмоготу с жизнью расставаться, цеплялся и закрывал глаза.