— Да, это странный момент. В марте он от меня звонил, я услышал случайно: «Поль, я хочу тебя немедленно». Почему?
Нестерпимое отвращение ко всему и ко всем усиливалось, выражаясь физически в нехватке воздуха, я выдавил:
— Тебе прямо, по-русски объяснить?
— Нет, не то. То есть то, конечно, но… почему именно она? Ты очень много ему даешь, он дышит твоим воздухом…
«Воздухом, которого мне все чаще не хватает», — рассеянно подумал я, жадно вслушиваясь.
— …и так рисковать. Зачем? Его возможности в этом плане — ну, женщины, — должно быть, безграничны. И все-таки именно Поль.
— Она захотела его немедленно?
— Не знаю. Он ушел.
— Какое ж ты дерьмо, Сашенька.
— Ты прав, я трус. Деликатный и потрясенный трус. Я сделал вид, будто ничего не слышал, только что вошел в комнату. Он как раз положил трубку и сказал: «Не на жизнь, а на смерть». Он специально ничего не скрывал, ускорял «развязку» и если б ты слышал его голос… Мне даже показалось на секунду — это ты ей говоришь, с такой, извини, нежностью. «Поль…» Из всего этого можно сделать вывод: он ее любит.
От бешенства я просто онемел, забыв про неврозы, а друг сердечный продолжал, взволнованно запинаясь, перебудораженный возможностью «пострадать»:
— Зло дало трещину, так получается? Я совсем запутался, но дело в том…
Тут и я обрел голос:
— Она шлюха, и он обращается с ней соответственно! А ты действительно трус и ищешь оправдания своей трусости. «Зло дало трещину»! Прекрасно. Иди обнимись с возрожденным братом. Демоны всех стран, соединяйтесь, занимайтесь любовью… Нет, Сашенька, для подвига или преступления нужна страсть, по меньшей мере равная любви, а то и сильнее, пуще!..
— Митька, кончится катастрофой.
— Да, надо спешить. Парабеллум я тебе не дам, это мое дело, но ты его разыщешь. Для начала — Страстной бульвар, я уже не могу там появляться… Есть, на чем записать?.. Действуй осторожно, никаких шалостей, учти, Вэлоса голыми руками не возьмешь. Ну все, иди.
Но он продолжал сидеть, а черный козел от могил подобрался к нам почти вплотную и слушал внимательно, поблескивая в профиль непроницаемым зраком, выставив острые рожки и чуть-чуть пристукивая копытцем. Вдруг заблеял иронически над человечьей тщетой. Жизнь переполнена дешевой символикой.
— От чего умер ваш Павел? — спросил я на ночь глядя у дяди Пети; меня подзадоривала явно «запретная тема».
— Убили.
— Кто?
— Говорили, иностранец. Шпион то есть. Но не поймали. Где им, сволочам…
— Да за что?
Он закрыл глаза и якобы заснул, я погасил свет. Господи, шпион! Кто нормальный в этом мире, покажите мне его. «Я хочу видеть этого человека!» Русский бунт, бессмысленный и беспощадный, чтоб пусто было и ничего от нашего дерьма не осталось. Что тогда? Он не договорил, его перебила Мария: об ангеле-хранителе. Свято место пусто не бывает. Три таблетки димедрола путались в мозгах, я будто бы выходил на берег Белого моря, одновременно лежа в черной палате, раздвоение было приятно, заблеял козел, дядя Петя сказал сквозь сон (мой сон или свой собственный):