— Я извиняюсь, — заговорил кто-то незримый из-за тумбочки (голос зловещий). — Разве это правильно, что Фаина третий день полы не моет?
— Запила, — пояснил волосатый детина, по виду мой ровесник, его койка в углу, по диагонали, и добавил кое-что из «родной речи».
Стало как будто полегче. Я осторожно приподнялся, прислонясь к железным прутьям кровати. Все трое — старик под капельницей, старик за тумбочкой и детина — лежали смирно, однако не в смирительных рубашках, заскорузлые корявые руки поверх желтых одеял… и окно! Решеток нет, даже нет стекла: высокая белая крестовина в моем окне, в моем уголке с невидимым паучком и солнечный березовый шелест. Свобода! Сейчас встану и уйду. Резкое усилие… темень в глазах, звон в ушах, ком в горле. Ладно, погожу. Главное, идти мне некуда, окромя преисподней, но ее еще надо заслужить.
— Друзья, где мы находимся?
— В Никольской, — отозвались двое, третий, под капельницей, продолжал улыбаться с безумной симпатией ко мне.
— В каком отделении?
— В терапии.
Стало совсем легко. Не дай мне Бог сойти с ума! Встала нравственная проблема: жаловаться на Фаину по начальству или совесть пробудится сама по себе? Дядя Петя и Федор — старик и детина — склонялись к долготерпению, хотя и сомневались насчет совести.
— Ведь ты писатель? — неожиданно спросил дядя Петя.
Я сознался и возликовал. Стало быть, они его видели, не фантом, не обломок бреда.
— А зачем тебе собаки и коты?
— Чтобы жить.
— На продажу разводишь?
— Нет, просто люблю.
Однако — жизненная инерция! «Друзья», «писатель», «жить», «люблю» — слова из прошлого, не имеющие ко мне никакого отношения. Я не живу и не люблю. Дядя Петя улыбнулся, снисходя к интеллигентской дури, и спросил потеплевшим голосом:
— Стало быть, Дмитрий Палыч?
— Да просто Митя.
— Тогда Палыч.
Я — Палыч. Прекрасно. Сейчас крестьянин, прищурив добрые усы, поведает про местные безобразия, писатель включится в борьбу. Мы победим в духе соцреализма. Безумец под капельницей обретет разум, а я издам «Записки сумасшедшего охотника». Ну, дядя Петя, давай: «Вот что, Палыч…»
— Вот что, Палыч, — сказал дядя Петя, — сплошные тут у нас безобразия.
— Надо бороться.
— С кем?
— С безобразниками.
— Ты про это книжку напиши, — добрый крестьянин вернул мне усмешку. — А мы отборолись.
— Так чего жалуетесь?
— А чего остается? У меня второй звонок, у Андреича вон третий, — он кивнул на капельницу.
— Звонок?
— Инфаркт. Оттуда звонят, зовут.
— А у меня первый еще, — сообщил Федор. — А у тебя что?
— Нервы шалят.
— Нервоз, значит, — заключил дядя Петя якобы простодушно. — Пьешь, значит? Собаки и коты не помогают?