— Кто — я?
— То есть одновременно существуете в двух, а то и более мирах. Так что вы хотите? Обычное явление.
— Я хочу тут немного передохнуть.
— Лучшего места не найдете. Я вам составлю тесты для психоанализа, мы с вами… Товарищи, внимание! (Вошла Любка, нет, Любовь — уж больно хороша, на протянутой ладони мое кольцо.) — Потом, потом, — отмахнулся фрейдист. — Итак, вы имеете тягу к самоубийству?
— Имею.
— А к убийству?
— Тоже имею.
— Ага, — он подумал. — А вы имеете тягу…
— Все имею, доктор: семь грехов тяжких, остальные полегче. Недавно из института?
— Заметно?
— Энтузиазму много.
Весельчак рассмеялся, обход удалился, Любовь протянула кольцо. Я заулыбался, как новопреставленный жених.
— Возьмите его себе.
Девочка вспыхнула. Лет восемнадцать, не больше.
— С какой стати?
— За уход. Вы будете за мной ухаживать? — Я нагло пожал руку с кольцом.
— Любаш! — крякнул дядя Петя предостерегающе. Она вырвала руку — кольцо упало на пол — и быстро вышла. — А ты, Палыч, опасный тип. Всех сумел обойти.
— Да вы, дядя Петя, тоже не промах, вас не обойдешь.
Мы улыбнулись друг другу с искренней симпатией. Тут бы всплакнуть — да что-то не всплакнулось. В палату вошла Фаина, помятый со вчерашнего и с позавчерашнего крокодил, с помойным ведром и шваброй. Совесть пробудилась, пробудились и более жгучие чувства.
— Инвалиды! — заорала Фаина, подняла и попробовала колечко на зуб — на сохранившийся одинокий клык. — Золотое! Это ты его за окошко выкинул?
Я почти физически чувствовал, что становлюсь больничным анекдотом, городским сумасшедшим. Или деревенским дурачком. Нет, не потяну — это уже аристократизм, юродство, на которые не имею прав, мне еще недоступна сладость унижения (быть смешным), а стало быть, настоящей свободы. Я заволновался. Юродивые — унижение во Христе или во имя свободы?.. А, для Василия Блаженного свобода и есть Христос. Все прописано, все ясно было для них… Старуха совала мне в руку кольцо, как раскаленное уголье, я оттолкнул.
— Ты дурачком-то не прикидывайся, — она бережно положила колечко в верхний ящик моей тумбочки. — Запойный небось?
— Запойный.
— Сколько раз в году?
— Бессчетно.
— Чтой-то не похоже.
Фаина потыкала шваброй под койками, мазанула середину и пошла на исчезновение, дядя Петя не выдержал:
— Фаин, ты хоть бы паука смела этого поганого.
— Не надо! — взмолился я (мой скрытный паучок, мой шок, мое окошко без стекла). — Пожалуйста. Пусть живет.
Три вздоха, три взгляда скрестились в больном пространстве и оборотились на меня; старик под капельницей проснулся и улыбнулся — с ним мы поймем друг друга; миф о дурачке укреплялся. Тем лучше, границы мифа безграничны — может быть, я безгранично свободен на оставшийся мне срок, и никакие заветы, законы и заповеди…