— Фаин, капельница кончилась! — взревел Федор, старуха метнулась за дверь, безумец напротив меня задыхался, удушье передалось и мне, но я глаз не мог отвести, шепот дяди Пети: «Кончается!..» Вот оно: второе рождение или ничто?.. Белые одежды и движения, привычные руки, новый пузырек с ядовито-желтой жидкостью, игла входит в плоть (эвфемизм для обозначения тощего дрожащего зада), фрейдист выпрямился и сказал:
— Пронесло.
Итак, возвращение (воскрешение Лазаря посредством пузырька и иголки). Его вернули — зачем? Любаша наказала уходя:
— Дядя Петь, чуть что — стучи в дверь.
— Стучу, стучу, — проворчал стукач. — Ему сиделка нужна постоянная, а то, случись, недоглядим…
— Зачем ему сиделка?
— Чтоб жить.
— Да зачем ему жить, скажите ради Бога?!
— Ты, Палыч, прям какой-то фашист.
Я рассмеялся натужно. Нет, сверхчеловек из меня не вышел, хотя и случались порывы. Последний еще не утолился. Утоли мои порывы. «Ждите завтра».
— Жить, конечно, незачем, — согласился дядя Петя спокойно. — Мы тут на краю. Федор, может, выкарабкается, а нам с Андреичем кранты.
— Не страшно?
— Да нет. Если там кто и есть…
— Нет там ничего, — вставил нигилист Федор.
— Затрудняюсь сказать, — возразил дядя Петя. — Из ничего получится ничего, так? А кто-то когда-то всю эту нашу волынку завел.
— Сикось-накось завел, — проворчал Федор.
— Или мы сами скособочились.
— Да ты чего, дядя Петь, верующий, что ль?
— Я? Не-а. Он позабыл.
— Позабыл? — повторил я вопросительно.
— Позабыл про нас — и мы позабыли. Погляди на него, — мы посмотрели на Андреича, тот сказал с робкой улыбкой: «Была полная тьма». — Так-то вот. И ты не бойся: хуже, чем тут, не будет.
Я не боялся, я ждал странного человека. Завтра, завтра!
Глава вторая:
МИРЫ РУССКОГО ДЕТСТВА
Узкий шестиэтажный дом рубежа веков, смены вех и культов, прятался в уходящих в былое переулочках за Садовым кольцом, в районе Новослободской. Мрачноватый модерн с лепными ночными демонами, слетевшимися под крышу. Он прятался и прятал черный ход, запасной и незабываемый, где жила нечистая сила, Митюша своими глазами видел в укромном уголке бочку с помелом и, подросши, по черной лестнице сбежал в мир приключений. А в парадном гулкие, монастырски истертые плиты и ступени с медными петельками для исчезнувших навеки ковров, изысканные изгибы перил, подслеповатые остатки витражей в круглых оконцах и юные порнографические фантазии на обшарпанной штукатурке. Надо подняться на лифте с одышкой на пятый этаж, отомкнуть резную двустворчатую дверь. Прихожая, коридор, столовая, кабинет, спальня — все с дореволюционным размахом. Эти покои уплотнялись с тысяча девятьсот тридцать четвертого года, но в сорок четвертом все вернулось на свои места. Дух православия и декаданса — своеобразный русский синтез — почти не выветрило время, с ужасом и стоном пронесшееся сквозь стены, иконы, мореный дуб, картины и книги (в период обострения диктатуры кое-что из опасного праха эпох скрывалось в сундуке). Не выветрилось до конца, однако внесло социальный сквозняк: покои, за исключением десятилетнего промежутка, охранял красный мандат, сначала дедовский, потом отцовский.