А жизнь в тех самых глубинах (в почве парной, взрыхленной, духовной жаждою томимой, куда падают благодатные зерна и светит потаенное солнце) продолжалась, разрасталась, рискуя вот-вот прорваться и взорвать болотную пленку «процесса». «Дух дышит, где хочет». В материальном же мире материя оскудевала (вот уже на всех не хватает колбасы и много чего не хватает: воздуха, воды и земли). Как писал Дмитрий Павлович, материализм потерпит крах вместе с крушением материи. А еще гораздо раньше написал Блаженный Августин: вместе с материей исчезнет время. Вновь и вновь возникает вековой вопрос: мы присутствуем при временах последних? (За кордоном, положим, излишки, но они отнюдь не безграничны, и дальновидные иностранцы уже сколачивают комитеты по спасению, заглядываясь на российские недра.) Доведем «проблему» до логического абсурда: человек истребляет материю, чтоб освободить пространство для своего конца, Суда и явления Мессии. Всеми силами (и бессильно) ускоряет конец — и может быть, это даже благородно с точки зрения вечности. Но отчего же так безумно жаль здешних облаков, иссякшего ручья, любимого лица и задыхающегося тополя? Митя вступил в его пятнистую шатер и глубоко вздохнул; под кипящими лучами, перемежающимися тополиными тенями, добрел до лестницы в подземелье и остановился на ступеньках. Одно ощущение, чисто зрительное, не давало покоя: как красный автомобиль блеснул на солнце и канул и пролетарий простер руку на краю башни. Митя поколебался и поехал на Ленинский проспект.
Доктор «изгонял беса» (или призывал — дело темное) из какого-то очень крупного функционера, запершись в кабинете. Митя опять заколебался, но Маргарита схватила за руку и поволокла сквозь прихожую темь к себе в спальню. Пышнотелая «восточная красавица» (или не восточная?), всегда в лиловом, и золото ей к лицу, жена (или не жена? вечно на грани развода — или уже перешли грань?) и мать — это уж несомненно: два маленьких Вэлоса подслушивали у отцовской двери, за что и получили мимолетом материнский щелкунчик — один на двоих.
Митю усадили в кресло в лиловатом полусумраке от индийских, шитых золотом, штор, поднесли-таки коньяк (правда, что ль, напиться?.. нет, неохота), Маргарита прочно села напротив на низкую атласную тахту, сейчас закурит кальян и заведет «Тысячу и одну ночь».
Хозяйка вставила в рот американскую сигарету, гость на мгновение выбрался из мягчайших недр, учтиво поднес огонек, закурил сам, она сказала:
— Скоро освободится. Он теперь с ними не рассусоливается.
— Что так?
— Дело идет к концу.