— Тут и разбираться нечего!
— Ошибаетесь, Дмитрий Павлович. Это очень непростое дело. Может быть, самое сложное в моей практике.
— Разобраться ему надо! — Меня несло в истерику, я осознавал, но остановиться не мог, обращаясь к дяде Пете и Федору, таращившимся со своих коек. — Меня бросила жена, понятно? Ушла к моему другу, неужели не понятно? Я хочу их разыскать, поговорить по-человечески, обсудить — что тут криминального? Я не собираюсь убивать! У меня в мыслях нет и не было никогда — за что вы меня подозреваете, мучаете меня? День и ночь!
Наступило молчание, я передохнул в березе за окном, словно окунулся в мокрые кудрявые пряди и освежил мозги, идиот! Андреич возразил тревожно:
— Палыч хороший.
Честное слово, я горжусь тем, что одного меня он признает и я ему нравлюсь.
— Как вы разыскали их, Кирилл Мефодьевич? Это-то вы можете сказать?
— Пожалуйста. По сведениям Алеши, они уехали в Переделкино. Я там погулял, но только на пятый день на одной из улиц напротив калитки увидел «москвич» красного цвета с номером, который мальчик запомнил. На всякий случай позвонил в близлежащую дачу, где и встретился с Евгением Романовичем Вэлосом.
— Дальше.
— Он был любезен, словоохотлив, очень огорчался, что вы в больнице…
Федор вставил кое-что по-древнерусски.
— Нет, Федор Иванович, доктор своеобразно привязан к другу детства.
— Весьма своеобразно, — подтвердил я.
— Да. Он просил передать, что по-прежнему прилагает все силы, чтобы держать вас в душевном равновесии. И не откажется от этого, пока жив. Передаю почти буквально.
— Что все это значит?
— Я поинтересовался. Он ответил: этого никто не знает и не узнает никогда. «Пока я жив», — повторил небрежно. Спустя какое-то время в комнату вошла Полина Николаевна, я встал и поклонился, она не обратила внимания. Высокая, рыжеволосая, в красном сарафане.
— Это она.
— Да. Она сказала: «Мне здесь надоело». — «Мы сегодня уезжаем», — ответил он. «Куда?» — «Куда ты захочешь». Она пошла из комнаты, я спросил вслед: «Не хотите что-нибудь передать вашему мужу? Он в больнице». — «Я знаю», — сказала она, не обернувшись, и ушла. Если вас интересуют мои наблюдения…
— Нет. Ни эротические причуды, ни черная магия меня не интересуют.
Я не мог слушать, физически не мог — жизнь моя этого не принимала. С прошлой пятницы, когда Никита сказал: «Спутались они давно, года два уж, наверное», — мне так и представлялся спутанный омерзительный клубок из рук, ног и прочих членов, орошенных кровушкой (это уж дополнительный штришок, внесенный мечтателем — мною). Ничего подобного — все благопристойно, абсолютно реально, все живы. Реализм невыносим, подробности убивают — если бы! — пытают. Пунцовый сарафан. И как он сказал с покорной страстью: «Куда ты захочешь».