— То есть ты предлагаешь преступление без наказания?
— Я предлагаю: отдай мне парабеллум.
— Ты мне надоел.
— Отдай парабеллум — и я приведу ее сюда, к тебе.
— Она мне не нужна.
— Да брось!..
— Правда, Никит.
Голова покруживалась от сигары, две ласточки соскользнули с купола в озеро и взмыли вверх, вновь соскользнули и взмыли… Господи, как хорошо! Я почувствовал, что говорю правду: свободен! Благодарю Тебя! Это ощущение — нелюбви — возникло не впервые и повторялось все чаще. Никита притих, взглянув пристально сквозь дым.
— У тебя тут роман? Вот с этой, что в коридоре?
— Да, роман.
— Хороша. Очень. Как зовут?
— Любаша.
— Великолепно. Я знаю, ты хочешь меня усыпить, чтоб я отстал с пистолетом и разыскал тебе Вэлоса. Но лучше подумай: великолепный шанс послать всех к черту и переключиться, как ученик Фрейда говорит. Попросту, по-русски: клин клином вышибают. И какая девочка, и на все готова, я сразу понял.
— Ну что ты как товар купец…
— Митька, я сто раз умирал от любви, я знаю, что это такое — поначалу. Потом, конечно… но какая передышка — на месяц, повезет — на полгода. «В великолепные мои сады сбегутся нимфы резвою толпою». Пушкин понимал толк, покуда не женился и не стал христианином — и погиб. О, какой тонкий яд принес Галилеянин: не прелюбодействуй даже в сердце — да род людской пресекся бы…
— Замолчи! За эти стены только я отдам все твои сады с их нимфами…
— Ложь! Его бремя не по силам. Иначе ты не сидел бы тут и не прятал пистолет, а бросился прощать врагов своих! Жеку и жену. Они занимаются любовью, ты корчишься от ревности, а твердишь о церковных стенах…
Мне захотелось его ударить за «любовь», но я сказал спокойно:
— Здесь повесился местный Иванушка-дурачок в январе тридцатого.
— В церкви?
— Да. Спас Николу от разрушения.
— Сильный символ! — воскликнул Символист, лучистые глаза его, янтарные, кошачьи, так и блеснули. — О Русская земля!
— Особенно приятно, когда она уже за холмом, да? И мы, свободные идеалисты, рассуждаем о языческих скрижалях: око за око…
— Так последуй христианским, в конце-то концов! И отдай мне парабеллум.
— Ну что ты к нему привязался?
— Исхожу из твоей психологии: задушить, утопить, отравить, зарезать ты не можешь, не та натура. А в выстреле есть нечто отстраненное.
— А ты не мог бы, ради Христа… или кого ты там признаешь — сатану? — в общем, оставить меня в покое навсегда?
— Нет. Во-первых, я тебя люблю. Во-вторых… — Никита задумался. — Я хочу знать про последнего Всадника и третий путь.
Символист отправился в путь, я — в процедурную на укол.
Русская красавица хмурилась, я наслаждался изумительной свободой — так остро впервые за пятнадцать лет, с того момента, когда высокая девочка с каштановой косой вдруг сказала с ужасом: «Ведь я больше не увижу вас!»