Но, как говорится, человек предполагает, а Бог располагает. Ефросинья сперва и правда платила, но, родивши Геракла, стала вести с этими горшочками войну под предлогом вредности для ребенка. Сначала намеками и уговорами, потом скандалами. Выносила горшки в сени. Гладышев вносил их обратно. Пробовала бить эти горшки, Гладышев бил ее, хотя вообще насилия не одобрял. Несколько раз уходила она с ребенком к родителям, жившим на другом конце деревни, но каждый раз мать прогоняла ее обратно.
В конце концов смирилась она со всем, на все махнула рукой и за собой перестала следить. И раньше красавицей не слыла, а сейчас и вовсе бог знает на что стала похожа.
Вот, собственно, и вся эта история вкратце.
А теперь вернемся к тому, с чего начали мы свой рассказ. Итак, Чонкин стоял возле своего самолета, Гладышев копался на огороде, а Афродита с ребенком на руках сидела на крыльце и смотрела на мужа с нескрываемым отвращением.
– Слышь, сосед, здорово! – закричал Чонкин Гладышеву.
Тот разогнулся над очередным кустом пукса, двумя пальцами приподнял шляпу и чинно ответил:
– Желаю здравствовать.
Чонкин, прислонив винтовку к самолету, оставил ее и подошел к забору, разделявшему два огорода.
– Что–то ты, сосед, я гляжу, возишься на этом огороде, возишься. Не надоело?
– Да ведь как сказать, – со сдержанным достоинством ответил Гладышев. – Я ведь не для себя, не в виде личной наживы, а ради научного интереса. А ты никак сегодня под эропланом ночевал?
– А нам, татарам, один черт, где ночевать, – пошутил Чонкин. – Сейчас время теплое – не зима.
– А я утром вышел, гляжу – чьи–то ноги из–под эроплана торчат. Неужто, думаю, Ваня нынче на улице ночевал? Еще и Афродите говорю: «Погляди, мол, кажись, Ванины ноги из–под эроплана торчат». Слышь, Афродита, – закричал он жене, призывая ее в свидетели, – помнишь, утром я тебе говорил: «Погляди, мол, кажись, Ванины ноги из–под эроплана торчат».
Афродита смотрела на него все с тем же выражением лица, не меняя его и никак не реагируя на обращенные к ней слова.
Чонкин посмотрел на Гладышева, вздохнул и неожиданно для самого себя вдруг сказал:
– А я, слышь, с бабой своей поругался, ушел я от ней, понял? Потому на улице нынче и ночевал.
– А что так? – обеспокоился Гладышев.
– Да так, слышь, – уклонился от прямого ответа Иван. – Я ей, слышь, одно, она мне, слышь, другое, словом по слову, носом по столу, так все и пошло. Я, слышь, плюнул, взял шинелку, винтовку, мешок – а что у меня еще? – и на двор.
– Вон оно как повернулось, – удивленно покачал головой Гладышев. – То–то я сегодня утром вышел и гляжу, уж не твои ли ноги из–под эроплана торчат? Значит, ты с ней поругался?