– Ты преувеличиваешь.
– Это единственное излишество, которое я могу себе позволить.
Тут зазвонил телефон, и Нэнси ушла разговаривать в смежный с библиотекой кабинет, оставив Патрика на мягком диване, заметно продавившемся под весом красного кожаного альбома с золотыми цифрами «1940» на корешке.
В тот же день, когда Элинор поселилась в душном, жарком, устланном коврами кенсингтонском доме престарелых, Патрику позвонил его директор:
– Мама просит вас немедленно приехать. Говорит, что сегодня умрет.
– Есть хоть один повод думать, что это действительно так?
– По медицинской части поводов для тревоги нет, но она настаивает на вашем приезде.
Патрик с трудом отвертелся от дел в своей адвокатской конторе и поехал к Элинор. Она горько плакала от невыразимой досады: ей никак не удавалось сказать что-то очень важное. Спустя полчаса она наконец разродилась двумя словами: «Умру сегодня», произнесенными с потрясением и восторгом молодой матери. С тех пор не проходило и дня, чтобы Элинор не давала обещания умереть, рождавшегося после получасового лепета и рыданий.
Когда Патрик пожаловался на это Кейтлин, бойкой медсестре-ирландке, присматривавшей за пациентами на этаже Элинор, она схватила его под локоть и затараторила: «Да она еще нас всех переживет! Взять хоть мистера Макдугала с верхнего этажа. В семьдесят лет он женился на женщине вполовину моложе себя: такая славная, добрая, прелесть! И вот на следующий год – такая трагедия! Оказалось, что у него Альцгеймер, и он переехал сюда. Она его каждый день навещала, не бросала до последнего, но уже через год у нее нашли рак груди. Через три года после свадьбы она умерла, а он жив-живехонек и помирать даже не думает».
Хохотнув на прощанье, она ушла, а Патрик остался в душном коридоре под запертой дверью медпункта.
Что раздражало его даже больше, чем неточность материнских предсказаний, так это упорство, с которым она предавалась самообману и духовному тщеславию. Вера в свою способность заранее предсказать точную дату собственной смерти не отпускала Элинор всю жизнь, и только в июне, когда она упала и сломала шейку бедра, у нее начали появляться более реалистичные взгляды по этому вопросу.
После падения Патрик приехал навестить ее в больнице Челси и Вестминстера.
На завтрак Элинор дали морфин, но спокойнее она от этого не стала. Ее отчаянное желание выбраться из постели стало причиной нескольких серьезных падений, огромного иссиня-черного синяка на виске, распухшего красного носа, желтого фингала под глазом и в конечном счете – перелома шейки бедра, но и теперь она цеплялась за поручень своей больничной кровати фирмы «Эванс Несбит» так, словно хотела подтянуться на этих дряхлых белых ручонках, усыпанных свежими следами от уколов, которым Патрик невольно завидовал. Отдельные осмысленные фразы порой поднимались из бормочущего, стонущего моря издаваемых ею нечленораздельных звуков, подобно островам в Тихом океане.