Патрик вспоминал белые жабьи тела, которые находил каждую весну на дне каменных колодцев. Вокруг их скукоженных оболочек сотни черных головастиков цеплялись за серо-зеленые водоросли на стенках, извивались в воде или кишели в канавах между прудами, от истока до устья ручья в долине. Некоторые головастики вяло сползали по склону, другие отчаянно барахтались против течения. На Пасху Роберт и Томас часами разгребали маленькие запруды, которые нанесло за ночь, и, когда канава переполнялась и траву вокруг нижнего пруда затопляло, собирали выброшенных на берег головастиков в ладони. Патрик помнил себя в их возрасте и глубокую жалость, с которой выпускал головастиков в безопасный пруд сквозь мокрые пальцы.
В те дни лягушачий хор не смолкал всю ночь, а днем лягушки-быки сидели на листьях водяных лилий, надуваясь, словно жевательная резинка, но в системе воображаемой защиты, которую давала ему эта земля, учитывались только древесные лягушки. Если он коснется такой лягушки, все исправится. Найти их было нелегко. Круглыми присосками на лапках лягушки цеплялись за дерево, маскируясь под яркую листву или неспелый инжир. Когда ему удавалось заметить одно из этих крошечных созданий, застывших на мягкой серой коре – сверкающая шкурка туго натянута на острый скелет, – лягушка казалась ему пульсирующей драгоценностью. Патрик мог протянуть указательный палец и коснуться ее на удачу. Достаточно было одного раза, но думал он об этом тысячи раз.
Вспоминая то осторожное прикосновение, Патрик с сомнением смотрел на бородавчатую головку промокшей твари, вспоминая сноску в школьном издании «Короля Лира» про драгоценный камень в голове жабы – символ сокровища, сокрытого в отвратительном, гнусном переживании. Когда-нибудь он научится жить без предрассудков, но не сегодня. Патрик протянул руку и дотронулся до жабьей головы. Его охватило такое же восхищение, как в детстве, но память о том, что ему вскоре предстояло утратить, придавало простому восхищению лишенную эгоизма глубину. Безумное смешение мифологий создавало переизбыток смыслов, который в любое мгновение мог выскользнуть в мир, обратившись полной бессмыслицей. Патрик отдернул руку и, подобно путешественнику в привычном уюте городской квартиры после странствий по экзотическим странам, представил, как выглядит со стороны: мужчина средних лет, сидящий в луже под дождем на собственной подъездной дорожке и пытающийся общаться с жабой. Он неуклюже встал и поплелся в дом, чувствуя себя по-настоящему несчастным, и, не в силах удержаться, шлепал по лужам, словно протестуя против бесполезной зрелости.