– Ну, «условие» – это слишком официально сказано, – ответил Шеймус. – В письменном виде право твоей семьи на бесплатный отпуск нигде не закреплено. Мне искренне жаль, что тебе так трудно принять волю матери. Поэтому я готов мужественно терпеть весь поток негатива с твоей стороны.
– Сейчас речь не о моей неспособности принять волю матери, а о твоей. Давай не будем отвлекаться от темы.
– Одно невозможно без другого.
– Для идиота – пожалуй.
– Зачем переходить на личности? Одно не бывает без другого, потому что в первую очередь мы должны понять, чего именно хочет твоя мама.
– Ежу понятно, чего она хочет. Неясно только, сможешь ли ты принять ту часть ее завещания, которая тебя не устраивает.
– Что ж, я смотрю на все глобальнее, Патрик. Стараюсь подходить к проблеме с холистической точки зрения. Нам следует решить ее вместе – тебе, твоей семье, Кевину с Анеттой и мне. Можно провести обряд, в ходе которого каждый расскажет, какую пользу он приносит нашему сообществу и что надеется извлечь.
– О нет, только не обряд! Что вы так носитесь с этими обрядами, не пойму? Почему нельзя просто поговорить? Когда я подростком жил в твоем коттедже, там было две спальни. Отчего ты не поселишь друзей в свободной комнате?
– Там теперь мой кабинет и офис.
– О, не дай бог, они вторгнутся в твое личное пространство!
Томас слез с маминых рук и начал исследовать комнату. Его тяга к движению делала еще очевиднее тот факт, что все остальные оцепенело стояли на месте. Мэри ничуть не нравился Патрик, застрявший в запоздалом пубертате: категоричный, саркастичный, обиженный на мать, все еще тайком считающий коттедж Шеймуса своей личной берлогой, где он провел десяток полунезависимых летних каникул. Один лишь Томас, которому не предоставили координат для перемещения в этой системе, мог соскользнуть на пол и отпустить разум на все четыре стороны. Видя, как он уходит, Мэри и сама сумела немного абстрагироваться от разыгрывавшейся на ее глазах сцены, хотя она и слышала появление угрожающих ноток в прежде глуповато-добродушном тоне Шеймуса.
– А ты знал, – вновь обратился к нему Патрик, – что у лапландских оленеводов есть такой обряд: верховный шаман выпивает мочу оленя, поевшего волшебных грибов, потом шаман помладше пьет мочу верховного и так далее вплоть до низшего из низших, который барахтается в снегу, моля о глоточке разбодяженной в двадцать раз оленьей мочи?
– Первый раз слышу, – процедил Шеймус.
– А я думал, ты в этих делах спец, – изумился Патрик. – Ладно, слушай дальше. Вся ирония заключается в том, что первый урожай, первая доза, – самая токсичная. Пока бедный верховный жрец корчится и потеет, пытаясь выгнать из организма отраву, оленья моча, загубив еще несколько печенок, постепенно утрачивает токсичность. Токсичность, но не галлюциногенность. Так и у нас: стремление к высокому статусу заставляет людей жертвовать душевным равновесием, силами и временем, дабы киркой и мотыгой проложить себе путь к тому, что в действительности токсично и пагубно.