— Балдеешь, Бон-Бон? — спрашивает он, улыбаясь одними губами.
— Пытаюсь разгадать загадку века, — отвечаю я, быстро — куда быстрее, чем мне хотелось бы — отстраняюсь от него. Потом отщипываю еще кусочек и вкладываю ему в рот. — Хочу попробовать все аттракционы.
Он медленно слизывает с губ кусочек сахарной ваты, слегка кривится — вот уж кто точно не сладкоежка, делает широкий жест рукой, словно предлагает мне весь парк, если я того захочу. И что же я делаю? Таращусь на него, как удав на кролика, изучаю изгиб губ, твердый подбородок с едва наметившейся ямочкой, контур щетины.
И когда я вижу, что он тянет руку, чтобы обнять меня за талию — отступаю. Делаю до смешного большой шаг назад, и, чтобы скрыть странное смущение, откусываю вату прямо с палочки. Даже если кусочки белых хлопьев прилипнут к щекам — все равно. Это странно волнение — последнее, что мне сейчас нужно.
— Начнем с американских горок, — скалюсь я, обгоняя его и устремляясь вперед, туда, откуда раздаются самые сумасшедшие крики.
Я не то, чтобы люблю аттракционы и не особо умею получать удовольствие от адреналиновой щекотки, но сегодня мне хочется делать то, чего я раньше не делала. Мне хочется забыться и не думать о том, кто была та блондинка за рулем, почему Костя соврал мне и где, в блестящих планах на будущую жизнь, я допустила ошибку.
Доберман не разделяет моего желания, и оставляет за собой роль стороннего наблюдателя, пока я катаюсь на машинках, лодочках, стреляю в тире и изображаю младенца-переростка, гарцуя на единороге детской карусели. Всегда, когда бы я ни глянула в его сторону — он смотрит на меня. Иногда со снисходительной улыбкой, реже — непроницаемым взглядом. Или вот как сейчас, когда я спрыгиваю с единорога и сажусь верхом на боевого коня, изображая рыцаря: прикрывает глаза ладонью, смеется и поглядывает на меня сквозь растопыренные пальцы.
— Прыгай на борт, красавица! — нараспев кричу я. — Прокачу с ветерком. И пару раз уроню задницей в пыль дорог!
— Мне моя задница дорога, как память, — отвечает доберман, и поглядывая на мамашу, которая, прикрыв ладонями уши ребенка, возмущенно уходит прочь.
Я провожаю ее взглядом — и натыкаюсь на парочку красоток, которые жгут моего добермана глазами, словно от этого зависят их жизни. И так — весь день. На Влада таращились все без исключения самки в радиусе ста метров, но Рэм — это совсем другое. Да, они близнецы, но на него женщины смотрят совсем иначе. Как будто он — афродизиак, и нет никого, кто бы мог сопротивляться его сумасшедшей притягательности.