Пока Степан Осипович при помощи своих флаг-офицеров спускался с трибуны и не спеша шел к карете, раскатистое «Ура!» подобно волнам бурного прибоя катилось над набережной и рейдом. Флот боготворил своего командующего.
* * *
И все-таки, первым, кого собравшиеся не только провожали громовым «Ура», но им и встречали, был Руднев. Выйдя к микрофонам, он, казалось, поначалу никак не мог собраться с мыслями, или просто сознательно наслаждался мгновениями своего триумфа. Молча, с достоинством, пережидая устроенную ему овацию.
Но на самом деле в душе у Петровича в этот момент бушевала настоящая буря: сколько всего нужно было пройти, испытать, претерпеть ради вот этого одного момента! Ради заслуженного им вполне права обращаться к элите наших флота и армии, причем обращаться, зная, что каждое твое слово будут буквально ловить. Что все, что ты скажешь сейчас, — поймут. И поймут правильно…
Он пристально всматривался в лица людей внизу перед собой. В знакомые и в неизвестные, а в голове билась сумасшедшая мысль: «Господи! А ведь если бы не мы… Если бы не Вадим с его папашей и их олигархом с погонялом Анатом, благодаря чьей фантастической жадности весь этот не менее фантастический пападос и произошел, то каждый третий из стоящих перед ним офицеров был бы обречен не пережить этой войны!
Кто-то из них должен был погибнуть вместе с Макаровым на взорвавшемся «Петропавловске». Кого-то нашли бы осколок, пуля или штык во время четырех штурмов Порт-Артура. Кому-то предстояло взойти на страшную Цусимскую Голгофу эскадры Рожественского. Кто-то лег бы в безвестные могилы на склонах маньчжурских сопок. Чьи-то кости грызли бы одичалые псы в гаоляне вдоль мандаринской дороги…
Но здесь и сейчас этого уже не будет! Здесь и сейчас, карты судьбы легли совсем по-другому. И история России уже идет по новому, неизведанному пути. А каким он будет для нее — во многом теперь зависит и от них. От них от всех. Ныне — живущих…
Петрович говорил долго. Первые фразы он выдавливал из себя с трудом. После Гриппенберга и Макарова, сумевших завести аудиторию почти до точки кипения, спускать людей на грешную землю для работы над ошибками и уяснения будущих трудовых планов было тяжко. Тяжко, но надо…
Однако, вскоре он с облегчением понял, что общество внемлет ему с вниманием ничуть не меньшим, чем до этого обоим командующим, а, возможно, и с большим: слишком животрепещущих он тем касался.
Почувствовав общий настрой, и случайно поймав на себе восторженный взгляд каперанга Рейна, Петрович продолжил свою речь, хоть и обращаясь ко всем собравшимся, но конкретно — как будто только к нему. Напряжение куда-то ушло, и мысль полилась свободно и широко: