* * *
Итак, вопреки большинству предсказаний и пророчеств, эта навязанная России война завершилась и для нее, и для него, победоносно. Телеграмма с подтверждением текста заключенного братом мирного договора, отбитая им сегодня днем в Токио, подвела черту под более чем годичным кровопролитием на Дальнем Востоке. Значит, такой, как рассказывал Михаил, наша история уже точно не будет. И словно упала вдруг мрачная, мутная пелена впереди. Раздвинулись горизонты. Можно и нужно идти дальше…
Но нежданно-негаданно подкрались и властно нахлынули тревожное ощущение звенящей, гулкой пустоты внутри и чувство иррационального, почти граничащего с физической болью душевного изнеможения, явившиеся на смену тяжкому грузу забот и печалей, столь немилосердно давившему на плечи до сегодняшнего дня. Наверное, он просто устал. Устал ломать себя «через колено». Да и просто выдерживать тот бешеный темп, который они с Михаилом задали всем окружающим, им самим было тяжко.
А еще планы на будущее, которые уже сегодня нужно начинать воплощать в жизнь. Что главное? За что хвататься немедля, с чем можно повременить? Манифест, подготовку которого пока удавалось держать в тайне даже от Алике? Объяснение с МамА? Для нее и конституция, и немцы, все одинаково ужасно. Письма во Владивосток? Телеграммы Вилли и Рузвельту? Дядюшки? Перевод офицеров к Зубатову? Витте и иже с ним? Демобилизация? Договор с Китаем? Переселенческая программа? Новые полки Гвардии?.. Мысли путаются. Да. Действительно, — он, в самом деле, очень устал…
Николай неторопливо шел, вдыхая свежий, морозный воздух. Снежинки таяли на щеках, освежая. Господи, как хорошо! Как же почти аморально хорошо, что можно просто расслабиться и постараться хоть часок ни о чем не думать! Но упрямица память, внезапно пробившись сквозь блаженную истому прогулки под музыку пурги, вновь властно вернула его в прошлое. Такое недавнее. И уже такое далекое. Он хорошо помнил тот прошлогодний мартовский вечер. Даже слишком хорошо.
Александр Михайлович вернулся из Дивеева и сразу, не навестив даже Ксению, поднялся к нему. Уставший от долгой дороги и поэтому не особо разговорчивый, он протянул ему запечатанный монастырской печатью длинный, узкий конверт.
— Сандро, а на словах?
— Нет, Ники. Она меня в этот раз даже в келью не звала. Буркнула, чтоб ждал. И с час почти ее не было. Потом черницы побежали к матушке-игуменье, а вернулись уже с запечатанным письмом. И на прощание посмотрела на меня так…
И говорит: «Только ЕМУ. Чтоб САМ прочел. И чтоб САМ РЕШАЛ!» Повернулась, и дверь за ней хлопнула. Словно уличила в том, что я могу читать твои письма.