Первый месяц Джоан молчала. Сначала Сагр не на шутку встревожился, потому что боялся, что пережитый шок мог иметь необратимые последствия, но довольно быстро понял, что это молчание не было тупым и бессмысленным молчанием сумасшедшей. Оно было содержательным. И он надеялся, что продуктивным.
Примерно через месяц, как-то вечером, она сидела в кресле с книгой на коленях, пока он растапливал печь и собирался заняться их ужином. Краем глаза Сагр видел, что она смотрит не на страницы, а на свои руки. Потом она вдруг захлопнула книгу, отложила ее, встала и подошла к нему.
— Так, — сказала она тихо, но четко. — Хватит. Я приготовлю еду.
Они никогда не говорили с ней о том, что произошло. Но с тех пор готовила только Джоан.
* * *
Она рассказала Генри все. И как они ждали его, и как писали письмо леди Теннесси. Как она обиделась на него. Как прыгнула со скалы — потому что больше не хотела превращаться и подумала, что это может помочь. Что вместе с собой она убьет и дракона.
Дракона убить не получилось. Но, во всяком случае, превращаться Джоан перестала.
Генри продолжал жить с ними, отчасти расплачиваясь за свое долгое отсутствие, отчасти для того, чтобы отдохнуть от внешнего мира. Он дошел до деревни и отослал через леди Теннесси подробное письмо к королю о состоянии его дочери. Он мог бы поехать и отчитаться перед королем лично. Но ему очень не хотелось уезжать.
Джоан рассказала ему все — и нельзя сказать, чтобы после этого рассказа Генри почувствовал себя лучше. Только глубокое чувство раскаяния могло заставить его желать, чтобы она ему это рассказала — и Генри предпочел бы обо всем тут же забыть. Но он помнил. С наступлением лета Джоан все чаще открывала руки. И каждый раз внутри у Генри все переворачивалось и скручивалось. Иногда почти до тошноты.
Генри продолжал смотреть на нее, и они по-прежнему довольно часто молчали. Если бы Генри действительно был опытным мужчиной, он понимал бы, что нет ничего опаснее, чем молча наблюдать за женщиной, к тому же женщиной, с которой тебя уже связывает сложное сочетание вины и безусловной привязанности. Но Генри до сих пор никогда не смотрел на женщин просто так, безо всякой задней мысли, и потому на самом деле плохо понимал, чем это чревато.
Он не сразу заметил, что немного напрягается, когда она поворачивает голову налево, и он видит все ту же родинку под ухом. Но даже обратив наконец внимание на такую несколько странную свою реакцию, он не придал этому особого значения. Генри встречал женщин с умопомрачительными ногами, грудью, талией, бедрами, руками, даже шеей. Но ему никак не могло прийти в голову, что такие же чувства в нем может вызвать родинка.