8
Осенью штаб отряда перебазировался в горы южнее Пловдива. С ним ушла и Вела, а позже туда вызвали и меня.
Для тех, кто хорошо знал окружающую местность, работы было много, и они не сидели на месте. Так, Атанас Юмерский постоянно сновал между отдельными отрядами и очень часто спускался в Пловдив. Мы же оказались обречены на вынужденное бездействие.
Юмерский был нашим сверстником. Смуглое продолговатое лицо, нос с горбинкой, темные усики, и к тому же истинно мужское обаяние. Был он скромен и добродушен и в то же время исключительно смел, обладал огромной выдержкой. Во время одной из вылазок в город в конце октября он расправился с полицейским агентом, участвовавшим в поимке и убийстве его товарища. А вернувшись, вел себя так, как будто не сделал ничего особенного. Покусывая травинку, он рассказывал:
— Я знал, что полицейский живет на улице Святого Георгия, и решил не возвращаться до тех пор, пока его не прикончу. Сел на велосипед и поехал к дому шпика, чтобы там его подкараулить… Вдоль тротуара росли тутовые деревья, и я укрылся в их тени. Узнал его еще издали. Когда он подошел к калитке, я вышел ему навстречу и несколько раз выстрелил. Выпускал в него пулю за пулей, а он все шел на меня и кричал как безумный. Наконец пошатнулся и рухнул на тротуар…
Вела глаз не отводила от Юмерского и только чаще, чем обычно, поправляла оправу очков.
Ночи становились холодными. По утрам все кругом покрывалось инеем. Солнце почти не грело, мы чувствовали его тепло только в полдень. Воздух был наполнен каким-то ленивым спокойствием, и звуки разносились далеко вокруг. Буковый лес почти оголился. Ветер разносил по лесу желтые листья, а дикие черешни словно покрылись киноварью.
На другой день, когда я возвращался по тропинке от родника к лагерю, до моего слуха донесся приглушенный говор. Я сразу же узнал голос Велы. Раздвинув ветви, я увидел, что на небольшой полянке сидят рядом Вела и Юмерский. Он обернулся, заметил меня и вопросительно поднял брови. Потом взял камушек и бросил его в кусты, так и не сказав ни слова. Вела наклонила голову и явно ждала, чтобы я ушел. Мне показалось, что они смущены. Смутился и я, потому что понял: мне там нечего делать…
Меня часто спрашивают: влюблялись ли мы, когда были партизанами? Мне становится грустно, когда подумаю, каких усилий стоило нам подавлять в себе чувства. Аскетическое самоотречение мы считали проявлением высшей революционной сознательности…
Воспоминания о Веле и Юмерском невольно перенесли меня к пропастям за горой Тешел, клокочущим водам Вычи. Каждый, кому доводилось бывать в этих местах, наверное, восхищался их величественной красотой. Скалы высятся почти до небес, а их вершины кажутся так близко одна от другой, словно касаются друг друга. А на их отвесных склонах тут и там тянутся к небу сосны. Когда-то в трещинах между скалами проросли занесенные туда ветром семена, и сосны пустили свои корни там, где жизнь казалась невозможной. Но устремившиеся к солнцу ростки победили мертвые скалы… Вот так же незаметно для них самих сердца Велы и Юмерского были охвачены любовью и смятением.