У могил выступил один из товарищей Ивана и Данчо. Но почему-то слова его не доходили до сердца. Красивые слова оратора… Слишком, пожалуй, красивые…
На шоссе показались автобусы, из них с шумом высыпали юноши и девушки. Они гуляли поблизости и со свойственным молодости эгоизмом и легкомыслием ничего не замечали и не хотели замечать. Мне стало неловко… Неужели так много времени прошло с тех пор? Слова выступавшего доносились как будто издалека. Такие слова часто встречаются в газетах и докладах. Мы слушали и рассеянно смотрели сквозь поникшие ветви ив. Какая-то женщина, стоя у низкой железной ограды, вертела в руках увядший стебелек мяты…
Как мне не помнить своего отца! Я был тогда уже не маленький. Помню из того времени много такого, чего никому бы не пожелал: плач совы, свист пуль и запекшуюся кровь.
Помнишь его глаза? Огромные, черные, строгие, под нависшими густыми бровями. Несмотря на кажущуюся суровость, в них таилась огромная доброта, и они излучали ее, как два маленьких солнца. Даже когда он сердился, они все равно не переставали быть добрыми. А уж если переставали — такое иногда бывало, — он становился неузнаваемым, суровым, неукротимым — горы своротит.
Когда начали строить наш дом, я еще был совсем маленький. Собрались дядья и друзья, чтобы помочь заложить фундамент. Вместе с ними пришла и мама. Ты же знаешь ее — худощавая, невысокого роста, но очень выносливая. Мужчины пришли с кирками, лопатами, а она с мотыгой. Борька тогда еще младенцем был. Батя подвешивал люльку к дикой сливе, и его укладывали в нее спать. Только когда он очень плакал, мама брала его на руки, большой шалью привязывала к себе на спину и снова принималась копать, а Борька покачивался у нее за спиной.
Я тогда любил играть в войну. Обматывал себя веревкой и воображал, что это тяжелый кожаный пояс, а подвешенные к нему деревянные кинжалы и пистолеты — посеребренные сабли и черногорские многозарядные револьверы. Я много слышал о Левском и Ботеве. Голова моя была забита разными историями о гайдуках, повстанцах и сражениях с башибузуками[24].
Пока взрослые копали котлован под фундамент, я вертелся у них под ногами, носил воду, бегал то за одним, то за другим и все это превращал в игру. Попросит батя воды, я подаю ему кувшин и приговариваю: «Пей, воевода!» Он засмеется, и солнца в его глазах вспыхивают еще ярче. Примется выкорчевывать своей киркой какой-нибудь особенно крепкий корень, а я тут же представляю себе, что он рубит янычар. И котлован, который рыли, превращался в страшную пропасть, похожую на ту, что зияет под Милевой скалой.