Самое смешное, что у нашего профессора русской литературы и пушкиниста Сергея Сергеевича Давыдова, прямого потомка поэта-гусара Дениса Давыдова, в старой роще имелся черный пруд. Пруд находился в двух шагах от деревянной бани, которую Давыдов построил собственноручно по ветхим архивным чертежам якобы личной бани Александра Сергеевича. Так что в Америке есть пушкинская баня. Правда, ничего поэтичного в той бане не происходило, обычно это были попойки со студентками и песни «банной суки» под гитару. В тот роковой день Давыдов позвал меня выпить лечебной настойки и отведать свежесобранных грибов. В пруде иногда хотелось утопиться.
Я взял с собой нежную еврейку Элли. Грех мой и душу мою. Элли изучала театральное искусство, делала прекрасный минет с заглотом и вела свою жизнь в программе «Майкрософт Эксель». Именно в «Эксель» она записывала все свои приходы, расходы, встречи, все до последнего цента, чем вызывала у меня иногда непритворный смех. Элли-эксель называл я ее. У меня ушло довольно много времени на то, чтобы объяснить ей, что такое русская баня и почему люди в голом виде бьют там друг друга вениками, но в итоге она согласилась.
Мы проехали с ней через аристократичную осеннее-разноцветную рощу, прошли через аристократично изогнутую калитку, повстречали лающих черных аристократичных давыдовских собак и, наконец, вошли в его аристократичный трехэтажный дом. Через десять минут мы уже оказались в предбаннике пушкинского сооружения, где стены были увешаны старыми картинами с изображением голых или моющихся женщин и охотничьими ружьями.
— Эх, Серега, ты старый грибник и пердун!
Он сидел уже там, в киргизской шапке, пьяный и в белой простыне, как римский патриций. Смехов. Чертов Куильти. Подле него, также в простыне, в широкой улыбке сидела еще одна русская профессорша Татьяна Эдуардовна, а рядом, подбрасывая свежие дрова в искрящийся огонь, натапливал баню и также пьяно улыбался Сергей Сергеевич. Дьявол поднял руку с рюмкой перцовки, видимо, собираясь произнести тост в честь Эдуардовны, но тут же отвел свой захмелевший взгляд в нашу недобрую сторону. Дряблый его торс вызвал у меня отвращение, но в то же самое время я заметил, что Элли посмотрела на него как-то по-другому. И этот, блин, актер херов, тоже как-то нехорошо на нее посмотрел. В кино это называется «химия».
Как бы я ни пытался найти в нем изъяны, их не было. Он все говорил, рассказывал какие-то залихватские истории из жизни и о том, как сильно он любит свою жену. Лицо его от алкоголя налилось кровью и стало багровым. Сидящие вокруг хихикали. Совсем не Атос. «Ну и хуй с тобой! — подумал я после четвертой рюмки. — Пусть ты всем нравишься. Большое дело! Пусть вещает, ебена мать». Я пил и меня понесло на просторы моей собственной души. А вот Элли, похоже, все это было совсем не безразлично. Она нервно смеялась практически над каждым сказанным им словом, а затем вдруг томно пялилась на его отвратительно-обнаженное тело. Все вы, дамы и господа, знаете, как происходит сближение. Но этот момент всегда неуловим.