Однажды в славном штате Нью-Йорк, что в Новой Англии, возле городка Олбани, я очень близко подошел к смерти. Мы неслись на полной скорости из своей альма-матер в Вермонте в Большое Яблоко на старенькой «тойоте». За рулем, конечно же, сидела женщина. Точнее, девушка-студентка пуэрто-риканского происхождения по имени Синтия Хернандез. Синтия имела все необходимые качества для того, чтобы быть настоящим воплощением американки-лидера: латинская родословная, бруклинский бэкграунд, твердый и крикливый южный характер, независимость мыслей и поступков, высокий рост и кудрявые волосы. Также у Синтии были большие сиськи, что не раз помогало ей в завоевании собственного студенческого статуса и продвижении своих идей в студенческой коммуне. Кажется, не было такого кружка или клуба в нашем весьма обширном университете, в котором она бы не участвовала. Она вела свой собственный кружок латиноамериканских бальных танцев, была лидером юных демократов, учила несколько иностранных языков, поднимала жахлую организацию международных студентов и так далее, и тому подобное. В общем, общую картину вы представили — нечто среднее между Фридой Кало и Кондолизой Райс. Еще, видимо, обуреваемая страстями своих южных корней, Синтия зачастую не могла сдерживать свою гигантскую, испепеляющую сексуальность и сама затаскивала многочисленных парней к себе в постель. Смелая такая девочка. Но об этом позже.
Справа от Синтии сидела ее ближайшая подруга, также «латиноска», как мы их тогда называли, Лиза Дель Розарио. Уж не помню, была ли она также пуэрториканкой, или костариканкой, или колумбийкой. Язык у этих братских народов один — испанский, культура схожа, история практически одинакова. Кто-то говорил мне, что одни южноамериканские народы чисто внешне белее других, там, где европейские завоеватели посильнее вмешали свою кровь в коренное население, и что у них существует своеобразная иерархия. Тот, кто белее — тот и выше. Лиза была побелее Синтии, но на характер и на внешность являлась полной ее противоположностью. Она была не только низкорослой, пухлой и прыщавой, но и обладала склонностью к лени, серости и общественной тусклости. Маленькие глаза ее прятались за стеклами очков. Единственным, что объединяло ее с Синтией, была манера громко разговаривать и умение танцевать румбу. Секса, конечно, у нее было поменьше.
Я расположился на заднем сиденье вместе со своим другом немецко-итальянского происхождения Дэном Лайтером. Он, это уж точно, был самым белым из нас. С Дэном мы познакомились и подружились с первых наших дней в колледже и весь второй курс прожили «руммэйтами», т.е. соседями по общежитию. Почему-то он всегда утверждал, что он итальянец и хотел казаться итальянцем, несмотря на то, что родом был из Южного Тироля, что на севере Италии, где, как известно, издавна живут немцы, процветают немецкая культура и немецкий язык. Более того, по материнской линии он был евреем — то есть, получается, евреем он был самым что ни на есть настоящим. Дэн не обладал ни итальянским именем, ни итальянской внешностью — он был бледным и худосочным ботаником, увлекающимся компьютерами и часами засиживающимся в библиотеке. Однако он упорно называл себя итальянцем, возможно, для того чтобы казаться жеребцом и нравиться девушкам. Срабатывало не часто. Но что-то нас объединяло и крепко сближало, родство душ явно присутствовало между нами. Мы постоянно учились друг у друга чему-то новому — я подсадил его на английскую группу «Радиохэд», он познакомил и влюбил меня в американскую «Уизер», я познакомил его с девушкой, с которой он встречается до сих пор, он посвятил меня в таинства наук истории и философии. К моему большому сожалению, пути наши впоследствии почему-то разошлись где-то на третьем курсе, он все больше уходил в свои компьютеры и чаще пропадал со своей девушкой в библиотеке, я все дальше уходил в марихуанную дымку и муки саморазрушения.