Мы глядели на него и на листки, что называется, без слов.
(«Да вы успокойтесь, — в таких случаях замечал обычно мой всезнающий сын, — это те же встречные монологи. Потому что, если я, — говорит мой сын, — к примеру, рассказываю про Фому, ты неизменно мне отвечаешь про своего Ерему».)
— «Англичанин Дун-ка-н Лью-не-н, — с некоторым усилием и отставляя от глаз на расстояние листки прочел неизвестное для нас имя Грошев, — недавно объяснил загадочный фе-но-мен тысяча девятьсот двадцать восьмого года.
Радиоимпульсы, — медленно цитировал Грошев, — которые ученые в тот год посылали в пространство в равные промежутки времени…» Это из лондонского «Рейтера», — отвлекся он. — перевели. «…имели не одно, а два почему-то эха. Первое — обычное, — подчеркнул нам Грошев, — есть отражение от и-о-но-сферы. А второе неизвестное. Оно приходило назад из пространства в самые разные, в другие интервалы. Выходит, это, — он перевернул листок, — отражение от какого-то летающего объекта, скорее всего — аппарата, который ближе к нам, чем Луна».
Я смотрел на него печально и думал: «Господи, до чего ж он постарел». Лицо у него было неузнаваемое, очень желтое, в таких длинных тоскливых морщинах, а щеки как ямы — они зарастали серой щетиной.
Оказывается, Николай Семенович давно разрешил загадку двойного эха, о чем и сообщал уже Академии наук: он давно построил — гораздо раньше Льюнена! — обыкновенный, но очень дотошный и четкий график, отметил точками все интервалы между сигналами и отраженным Эхом, а на другой оси координат порядковые номера сигналов. В результате получилась у него — карта звездного неба!..
Все созвездия северного полушария оказались здесь!
И лишь одна звезда — двойная звезда Эпсилон из созвездия Волопаса — располагалась совсем в другом, в неподходящем месте, совсем не там почему-то, где ей надлежало быть…
Однако тут я почувствовал, что Вадя тянет меня под столом за пиджак, и я очнулся.
Я очнулся и огляделся. Кругом по-прежнему умиротворяли картины куполами древних церквей, золотыми крестами, сидел печальный, глядя в пол, Геннадий Макарович, а совершенно умученный Вадя смотрел на меня с бесконечной скукой..
У электрического самовара пригорюнилась окончательно Анастасия Михайловна (не зря, выходит, она не хотела отпирать Грошеву дверь), а куда-то совсем исчез, словно он растворился, молодой Гена.
Только Вячеслав Иванович, которого так надолго перебил Грошев, в раздражении, в нетерпении, нахмурив большие брови, барабанил пальчиками по красной папке. И я опустил глаза. Получалось, что в этом доме я один Грошева понимал: он всю жизнь хотел хоть что-нибудь сделать «для всех людей»! И уж теперь напоследок — чтобы осталось наконец: «Это сделал Грошев Николай Семенович, капитан…»