— Наука, — усмехнулся, нам разъясняя, Вячеслав Иванович, — на месте не стоит: что раньше было скрыто, теперь открылось, все закономерно. — Голос у него был ласковый и звучный, будто говорил он в зал. И еще — жесты у него были удивительные: определенно в подражание, явно не свои, крохотная правая ладонь обязательно устремлялась вверх.
— Нигилисты наши, — объявил он и сощурился, — явно с Волопаса.
— Э-эх, — замотал Грошев из стороны в сторону головой, — ис-тория и вся наша жизнь… Слушайте! — в отчаянье сказал Грошев. — Нам нужно сделать это, надо мир восстановить для людей!
И, загремев стулом, рывком встал.
— Им было все «опиум для народа»! А мы поверили — «Весь мир разроем, а затем…» Слава! — Он протянул к нему руку. — Иваныч, они обманули нас.
Он стоял в углу, ссутулясь, медленно опустил руку.
— В тридцать втором году, — подтвердил Грошев тихо, — я взрывал часовню Божьей Матери. Было четыре утра. Мы когда заряд заложили, я помню, стало мне душно. Я на ребят оглянулся, мне страшно, мне душно стало, — прошептал Грошев, — и я оглянулся. Оглянулся я, а все ротас-тые!
…Больше я Грошева не слышал.
Я сидел уже почему-то в совершенной темноте, втянув голову в плечи и — для защиты — протянув ладони вперед, над головой, растопырив пальцы.
(Наконец я понял, что под абажуром перегорела лампочка.)
Затем я расслышал телевизор: он работал очень громко за стеной — там, может, Гена его включил? А когда я слышу из-за стенки телевизор, мне кажется, что идет единственный, один и тот же фильм: со взрывами, с винтовочными в беспорядке выстрелами, с пулеметами — вечный бой.
Но сейчас я чувствовал близко, кругом, дыхание. Серые окна обозначились справа от меня, явно был уже вечер, и я увидел на фоне окон фигуры.
— Свет! — резко скомандовал Вячеслав Иванович. Сразу поспешно зачиркала спичкой Анастасия Михайловна, появился огонь, свеча. По белым стенкам метнулись тени, они были огромные.
— Даешь свет! — еще громче крикнул Вячеслав Иванович. Он почему-то уже стоял на стуле, указывая ручкой вверх…
Тут я пригнулся.
А Грошев из угла тихо запел.
Стоим на страже
Всегда, всегда, —
пел, срываясь, капитан Грошев, —
Но если скажет
Страна труда…
И огромная, четкая тень лилипута с протянутой в небо ручкой застыла на белой стене.
— Самсоныч, — в ужасе, с последней надеждой ко мне отчаянно прижался Вадя. — Самсоныч! — шепнул мне Вадя. — Давай улетим!..
Я до сих пор не знаю, как мы выбрались оттуда.
Помню слабо: мы выскочили с Вадей, друг на друга натыкаясь, в темный тесный коридорчик. И сейчас же сбоку, из второй, открытой двери — где мерцал действительно большой ящик и все клубилось, дымилось там, сотрясаясь от раскатов, и хлестала дробь пулеметных очередей — выбежал молодой Гена, согнувшись, протянув руки, как будто он сам выпрыгнул из клубов дыма, прижимая автомат к животу.