Начало хороших времен (Крупник) - страница 89
«Никогда…» Почему — «никогда не говорила»?.. Потому что уехал, потому что… И потому что сама его не любила никогда.
Он выходит из метро. Небо совсем темное уже, в тучах.
Он спускается к набережной, идет под деревьями вдоль кирпичной стены. Одни висячие фонари светят, закрытые листьями. И людей почему-то нет. А слева потоком машины, а дальше — река. За ней квадратиками огни окон.
Впереди у башни, она освещена ярче, она выступает намного из стен, стоит худой и высокий малый. У него длинные руки, голова обрита, а лицо непонятное. В левой руке какие-то прутья.
На нем теплая нижняя рубаха, сверху еще тельняшка с рукавами, только полосы на ней не синие, и это видно почему-то, а коричневые. Брюки коротковатые, на ногах рабочие черные ботинки.
— Понюхай, — говорит ему парень и сует ему в лицо прутья. Он видит, что это не прутья, а жесткие ветки с частыми листьями, мелкими.
— Чуешь запах?.. — говорит парень.
Нет, он не «чует».
— А ты еще понюхай, — говорит ему парень. — Ты не понял, понюхай.
Он снова нюхает, осторожно.
— Ну?
— Это вроде липовый цвет? Но рано…
— Рано, — кивает длиннорукий. — За месяц ровно до срока.
— Да?..
— Чао, — говорит ему малый, поднимая ветки вверх. — Чао! — И идет от него возле стены под деревьями.
— Салют! — Он машет ему вслед, а потом огибает башню.
Господи, до чего ж хорошо: весна!
Он бежит вдоль садовой ограды, перебегает дорогу, потом бежит под мостом.
Какая длинная, какая долгая еще наша жизнь… Сколько лет впереди!.. Ведь я однолюб. Ведь мы действительно с тобой половинки, Маша, если столько лет…
Он сворачивает за угол. Первый направо переулок — Лебяжий.
Десять часов. Ровно. Нет никого — дома, безлюдье. Одни машины стоят.
Ну а я подожду. Я всегда буду ждать, Маша. Пускай «бывает изредка». Пусть! Хорошо, я подожду. Маша, полюби меня…
1986
ТОЛЬКО НЕБО
Олег Петрович, доцент, историк средних веков, мыл тихонько старого своего сына. Сын Олега Петровича, седенький и плешивый, стоял, согнувшись, обеими ногами в тазу, а Олег Петрович, засучив на болгарском свитере рукава, бережно обтирал мочалкой его дряблую спину.
— Геночка, — говорил Олег Петрович, — не вертись. Я прошу тебя!
Но сын, счастливый, все поворачивал к нему зажмуренное покорное лицо, и на усах у него висела мыльная пена, — очень было приятно мыть вот так беспомощного родного старичка, своего сына.
Его и понюхать было приятно, потому что тело не пахло больше стариковской псиной, а пахло почему-то оно морковкой. Это, должно быть, мыло, которое Олег Петрович покупал вчера в овощном магазине напротив, попахивало не семейным мылом вовсе, а морковкой.