1
На Каргиных травах косарям не косить.
Коса переломится.
На Каргиных травах пастухам не пасти.
Скот перебесится.
Встала травища на Каргином поле – густоты устрашающей, землю забила без прогала.
Трава – стена.
Мышь не прошмыгнет понизу, змея не просквозит: хоть колыхайся поверху на ее упругости и в небо поплевывай.
Густа. Сильна. Соками земли налита.
Напитано в сто слоев.
Жизни не проходило, чтобы не сдабривали обильно то поле – людьми, лошадьми, железом холодным и железом огневым: по многу раз на век.
Поле всех принимало.
Своих с чужими. Переметчиков с отступниками. Нападающих с осажденными. Солдат с командирами. Засады, тылы и обозы.
Лежало поле на вечном пересечении дружин, ватаг с шайками, ополчений с регулярными армиями, и травянело заново после всякой сшибки, пёрло безостановочно из жирного нутра, хрустящими стеблями пробивалось в тесноте, без жалости душило соседей.
Стебли мяли стебли, соки текли по сокам, и поврежденные истлевали – не падали: соседям на пищу.
Зарастало побоище до случая, нисходило молчание с тихостью, сытела трава на Каргином поле, чудище обжорноe с вечных долбежных баталий: трава – гробовщик.
С той травы чумел скот, зверел и громил стойла, глаз дурнотой наливался у телят-сосунков, а коровы давали молоко с розовым отливом – народ брезговал.
Скот не пасли на том поле и ходить там остерегались.
Туманы густые нисходили. Росы обильные падали. Травы могучие простирались.
Не подойди-подступись!
Ветку проложили наискосок, поезда хотели пустить: зверь-трава выпучила шпалы, отворотила рельсы, первому паровозу заплела колеса, завалила и оплела, переваривая в перегной, – и отступились от Каргина поля, рельсы протянули стороной.
Будку поставили для обходчика.
Сыростью дышало к ночи с Каргина поля, темные насылало туманы: смятение оттуда и стоны, топот и звон железа, хрипы с проклятиями, и бегали под утро бледные тени по верхушкам могучих трав, редких пугали прохожих.
На этом остановимся.
С этого и шагнем...
2
Ланя Нетесаный желал сына.
Сына – и всё тут!
Саню Нетесаного. Наследничка и продолжателя.
Но Господь Саню не давал.
Господь подкидывал Лане одних только девок – Дунь-Грунь, Верок-Клавок, Ульян с Матренами, поодиночке и партиями, и Ланя смурнел перед всякими родами, мрачнел и скучнел в ожидании, нес в будку очередную девку, стыдливо и зло, на потеху окрестностям.