Бывало слово по делу, нужное и верное: головами качали и языком цокали, а бывало порой такое – хоть к врачу вези, в закрытый безумный дом.
Прозвище дали ему за это – Половина Дурака. Не Половина Умника, а Половина Дурака: был на то смысл.
Вполсыта еще поработаем, а вполтоща уже полежим…
Цифра 374 толкала на размышления, на вялые порой пререкания.
Местного смысла цифра не имела и ясно было без спора: намеряно от самой что ни на есть от Москвы.
Спор был: с какого места меряно?
Ланя считал – от крайнего дома. Половина Дурака – от Кремля.
В любом случае цифра вызывала почтение, как привязанная незримо к значительному месту, в котором они прежде не бывали и никогда, конечно, не будут.
Покурив, они поднимались и шли дальше по насыпи.
Голова кверху и голова книзу.
Как в разных мирах.
Столбы с проводами сворачивали с насыпи на новую просеку, и тут они расставались.
– Всё говорят, худею и худею, – сообщал на прощание Половина Дурака. – Это не я худею. Это они жиреют...
И уходил по просеке в свою сторону.
А Ланя возвращался назад, обстукивая теперь другой рельс.
Жизнь нависла над головой каменным пологом. Осаживала на пятки без жалости и шею гнула. Девками одаривала без спроса. Заботами. Смутными временами и беспокойными слухами.
Хоть стань на лавку – и в пол головой.
А он всё надеялся...
5
Подступали порой вечера, душные, тяжкие, с бликающими зарницами на полнеба, и Ланя тогда не пел, струн не щипал, а уходил без оглядки в глухоночье, не разбирая путей, камней, выбоин-колдобин.
Ланя Нетесаный был великаном в душе, но об этом никто не знал.
Даже Арина Нетесаная.
Он жил на Среднерусской возвышенности, в самой ее середине, чуть ближе к одному из краев, а потому долго шагал в темноте, упрямо и напролом, подрастая под каждый шаг.
Его голова плыла высоко над деревьями, его руки доставали до облаков, ноги оставляли провалы на почве, уши закладывало от высоты.
Был он теперь не Ланя Нетесаный, а Великан Великанович Самотрясов, способный дубы вырывать с корнем и горы на мизинце качать.
Летала в ночи Вострогор, всем птицам птица, крылом остужала в духоте. Китоврас-человекоконь, на бежание простершись, ржанием приветствовал на скаку. Сухман с Колываном, богатыри с палицами, крякали с уважением и шапки ломали. Алконост – птица печали вздыхала ему вослед, не ожидая удачи. Батюшка-собака Калин-царь, с лица страшен, примеривался привычно на сотворение пакости. А Великан Великанович Самотрясов выходил на край Среднерусской возвышенности, усаживался на гору-приступочку, свешивал ноги на Валдайскую низменность.