– Может в руку? – намекал Балахонкин на легкое ранение, и пуля взревывала возмущенно.
– В ногу? – на что-то еще надеясь.
– В сердце?.. Ой-ой!..
Он улепетывал от нее по арене, кувыркаясь, увертываясь, а потом вдруг нырял под юбку к толстенной тетке, что сидела в нижнем ряду у прохода.
Теперь уже тетка улепетывала от пули, путаясь в широченной юбке, и были у нее четыре ноги, у этой тетки, вопила она истошно на два голоса, а следом бежал разгневанный муж и грозил пистолетом.
Балахонкин выпутывался из-под юбки, муж-ревнивец стрелял в упор, и он удирал с арены под нарастающий вой двух пуль.
Зрители плакали на этом номере от невозможных хохотательных колик, срочно просились на большой перерыв, а детям снова меняли штанишки.
Теперь уже на те, что успели просохнуть.
Но и у этого номера было продолжение, о котором никто не догадывался.
Хоть сейчас на арену.
Балахонкин улепетывает от пули и прячется за толстенной дверью, куда нет ей доступа, а она гудит вокруг тоскливо и беспомощно.
Но приходит на помощь шпрехшталмейстер Шелудяк, услужливо открывает дверь, пуля с визгом врывается внутрь, а Балахонкин висит в петле – голова набок, здоровенный, нескладный, губастый, и по кукишу в обвисших руках.
Кукиш пуле и кукиш – Шелудяку.
– Нате вот вам...
Но кто это разрешит в цирке?..
7
Телеграмму принесли ночью.
Срочная. С немедленной доставкой.
"Мысленно с тобой".
Получил. Похмыкал. Почесал пяткой голую ногу. Наутро пошел в мастерскую, окантовал в рамочку, повесил на видном месте.
"Мысленно с тобой".
Рядом висела другая телеграмма, тоже под стеклом: "Жизнь продолжается!"
Фотограф по кличке Печальников посылал телеграммы самому себе, а также заказные письма – от жены-дуры, которую он любил без памяти и которая уходила от него то и дело, сразу ко всем.
Так ему было проще преодолевать жизнь.
Тихому и пугливому. Доброму и естественному до неприличия.
Как он таким получился, можно еще предположить, но как он таким сохранился – понять немыслимо. Вроде диковинного ископаемого, динозавра с бронтозавром, которое тоскливо слоняется по земле в поисках себе подобных, а кругом давно всё чужое и ползучие ледники перекроили мир по-своему.
В полдень он вставал в дверях фотоателье и делал панорамный снимок привокзальной площади.
Каждый день. С одного и того же места. Врасплох.
Эти снимки, протянувшиеся во времени, помогали выявлять неприметные изменения, чтобы угадать в конце концов, куда всё сползает.
Бродил по улицам городской сумасшедший, который уверял всех, что они заводные, и искал ключик, чтобы подкрутить пружину. В ателье у Печальникова уже не хотели фотографироваться просто так, в естественном виде, но непременно на разрисованной фанере, головой в дырку, из иллюминатора глубоководного батискафа, и надпись завитушками по кругу – "Привет от Нептуна".