Пустил струю и затих в ожидании награды. Пустил другую – опять затих. Но Чуче поделиться нечем. Да и было бы? Киты не едят пироги. И котлеты. Яблоки с морковкой. Хоть компот вылей в море: не едят киты компоты. А потребляют они невидимый глазу планктон‚ взвешенный в воде‚ которым кишат моря-океаны.
Уплыл кит за край горизонта, фонтаны больше не пускал: не дурак же он – веселить без награды! А хотелось. Снилось. Грезилось наяву: вот он запускает струю в облака‚ а Чуча радуется‚ и кит тоже.
Потеплело.
Чуча расстегнул рубаху.
– Мой организм живет сам по себе‚ – говорил папа, вышагивая вкруг стола‚ – я сам по себе. Ежели ждать‚ когда он надумает работать‚ дело не сделать и надеждам не исполниться.
– Доверимся мудрецам‚ – говорил Караваев‚ вновь подбираясь к слоёным пирожкам. – Надежды – сны бодрствующих.
– Плюю я на ваши надежды‚ – говорил Глот Феофан. – Сморкаю и растираю. Без землицы – руки иссохли...
Пришли из деревни Плюха‚ Замотай с Улыбой. Встали поодаль: глаза в землю‚ шапки в руках.
Спросили из беседки:
– Мужики‚ вам чего?
Плюха сглотнул с трудом:
– Барин... Нужда стала. Убери разорителя нашего‚ кровоядца и душегубца‚ пришли которого подешевле...
Караваев даже чаем поперхнулся:
– Мы дачники‚ мужики! Это не по нашей части...
– Дачники‚ – подтвердил Феофан. – Дачники-собачники...
Лузгу пустил веером.
Улыба сказал с затруднением:
– Ободрались до самой крайности, долги на себя наели... Брали с нас пятаками‚ а теперь и рубль не деньги.
– Ты пойми‚ чудак‚ – разъяснил папа. – Я по почтовому ведомству. Этот господин по акцизной части. Вы обратитесь в земство. Понимаешь? Дабы по всей строгости законов!
Замотай сказал хмуро:
– Это мы понимаем... Да и вы нас поймите. Мы люди маленькие‚ шкурка на нас тоненькая...
Потолкались и пошли.
– Вот вам и присяжные‚ – сказал Караваев. – Мужик этот. Груб есть умом и косен. А оттого в бунташную пору‚ допущенный к вольностям‚ сотворит всякое хамским образом.
– Будет вам‚ Караваев‚ – напевала Мария Викентьевна. – Не о том разговор...
– Не могу не поделиться‚ – повторял упрямо. – Несбыточные надежды кружат головы...
Лузга покрывала ноги. Подбиралась к коленям. А Феофан грыз и грыз в ожидании заветной землицы:
– Место наше – Затенье. Люди у нас рогастые. По зиме морозы‚ льды намерзают...
5
Дом на бугре перешел по наследству. От деда Викентия.
Дед смотрелся молодцом в резной золоченой раме‚ в форменном мундире высших гражданских чинов: парадный полукафтан‚ треугольная шляпа‚ белый жилет с белыми перчатками‚ шпага с кистью и серебряным темляком на портупее. Его высокопревосходительство дед Викентий являл собою устойчивую нерушимость и с неодобрением взглядывал на внука‚ которому полагалось спать в столь позднее время. А внук глядел на него.