Расправляя плечи, Михаил Семенович говорит, улыбаясь:
— Замучил ты нас, негодяй. Но такую дивизию нельзя не посмотреть. Ты как, Вася?
Луза хочет сказать что-то яркое.
— Это не дивизия, — говорит он, — это войско.
Комдив его понимает.
— Верно. Ну, спасибо. Садись, Вася, садись, дорогой. Все садитесь и пейте, ешьте.
Михаил Семенович здоровается с командирами и небрежно садится за стол, будто он сыт и только встал с постели.
— Ты, Борис, молодец, — говорит он, — самый культурный у нас командир дивизии. На тебя глядя, и остальные подтягиваются.
— А сколько я здесь? — кричит Винокуров. — Году нет. Обживемся — не то будет.
Он собирается еще что-то показать после обеда, но даже Михаил Семенович не выдерживает и машет рукой. Он встает и говорит:
— Нет, нет, ну тебя к дьяволу, замотаешь. Вызови-ка мне, Борис, Черняева.
Через несколько минут слышен его голос у трубки:
— Пробка? Надо послать, я тебе скажу кого. Надо послать Шотмана, вот кого, — он инженер. В тайге? Янкова тогда. Шлегель что? Уже выехал? К Зарецкому? Эх!.. Пускай тогда Полухрустов едет на пробку, а я поеду на север, так и скажи. Я на север, а он на пробку. Ладно.
Лузе хочется спать невероятно, но Михаил Семенович глядит на часы и начинает прощаться.
— Вася, по коням.
Холмы пологи и низки; картина полей напоминает Россию.
— Люблю Бориса Винокурова, — говорит Михаил Семенович, удобней усаживаясь в машину. — Будущий командарм. На людях как держится, видел? Насквозь культурный командир. Молодец!
Луза не отвечает. Он спит, сморщась и втянув голову в плечи. Ноги у него замлели, голова гудит, но он не может ни открыть глаза, ни пошевелить туловищем.
Кажется, они никогда не приедут, так долог, так утомителен этот последний путь перед отдыхом. Но вот показываются полутемная станция и поезд, рычащий на первом пути.
В салон-вагоне бледный Черняев играет лениво на мандолине. Не то он учится, не то сочиняет мелодию. Михаил Семенович кричит ему из коридора:
— Дай сюда мандолину! Разве так играют?
Он расстегивает шинель, садится на диван и ловко отхватывает какую-то песню или танец, глядя на Лузу полумертвыми от усталости глазами.
— Вот как надо играть, — говорит он, подмигивая.
Потом, становясь серьезным, отдает распоряжение на утро:
— Самолет.
— Сделано, Михаил Семенович.
— Погода там какая?
— Говорят, ничего.
— Теплое надо Лузе что-нибудь. Не в гости едем.
Сквозь дрему Луза слышит этот разговор и спрашивает:
— Куда еще это?
— Да ерунда. Километров с тысячу сделаем, и все. На самолете, не пешком. Спи.
*
Призывники, прибывшие в дивизию дней пять или шесть назад, ходили в дивизионный клуб на концерт. В первом ряду сидели оба гостя: пограничный и областной. Командир дивизии прилепился на краешке стула в седьмом ряду, рядом с Ушаковым, и все оборачивался к нему, спрашивал, интересно ли.