— А потом как все происходит?
— Когда прибудем, откроются двери и на нас набросится полиция. Нам надают тумаков и отпустят.
Я невольно вздрогнула при мысли о том, что меня будут бить. Мой сосед не ошибся: спустя двадцать минут мини-вэн свернул на железнодорожный переезд. Меня охватила паника, быстро сменившаяся гневом. Я решила биться до конца. Если мне удастся наградить обидчиков несколькими ударами кулака и укусами, это уже будет победой… Мини-вэн остановился. Когда открылись двери, я сжала кулаки, готовая перейти к рукопашной. Но вокруг было спокойно, мы вышли из машины. Я увидела перед собой здание с большой стеклянной дверью, за которой стояла Родика, триумфально подняв большой палец вверх… Я ничего не понимала. Что здесь делает моя подруга? Разве мы не на румынском пограничном пункте? Внутри здания с нами заговорили по-сербски. Внезапно я поняла: это лагерь беженцев! Ликуя от радости, я схватила Родику и крепко сжала ее в объятиях. Я спасена!
Меня поселили вместе с Родикой и ее дочерью в комнате, где жили еще три женщины. Я встретилась с мужем Родики, которого разместили в другой части лагеря, с мужчинами; также снова увидела Костелла, молодого румына, сидевшего рядом со мной в мини-вэне. Не знаю, сколько беженцев было в лагере, но здесь были представители многих национальностей: румыны, китайцы, арабы… Мы встречались в огромном актовом зале, где был телевизор и небольшая библиотека. Нам разрешалось свободно передвигаться и прогуливаться на свежем воздухе в пределах внутреннего двора. В остальном лагерь напоминал тюрьму: мы все оставались здесь на неопределенный срок и не имели права выходить за пределы лагеря. Все ожидали вызова на беседу с представителями УВКБ. Те, кто были здесь давно, говорили, что иногда полиция приходила за беженцами и отправляла их на родину, не дожидаясь собеседования. Во время моего пребывания в лагере это случилось лишь однажды. Мы сидели запертые в своих комнатах и слышали, как одна за другой открываются металлические двери и в коридоре раздаются крики. Шаги приближались к нашей комнате. Мы замерли от страха… Нашу дверь никто не открыл, шаги постепенно удалились.
Однажды я поссорилась с Ольгой, сербской женщиной-полицейским лагеря, которой я рассказала свою историю.
— Нет никаких оснований предоставлять вам статус политического беженца, поскольку революция свергла Чаушеску.
— Чаушеску мертв, но сменивший его режим не стал лучше.
— Напомните мне, сколько времени у вас продолжалась голодовка?
— В целом около пятнадцати дней.
— Около? Вы не знаете точно? Как же вы могли забыть эту «деталь»?