— Святой Дух пробудится в них точно так же, как пробуждался в наших прихожанах, когда ты пел и играл перед ними. А к тому времени, как я выйду отсюда, число прихожан увеличится в десять раз.
А что если я просто попытаюсь пережить этот последний учебный год? Не буду делать ничего, что даст им лишний повод меня унизить?
— Послушай, пап, из-за твоего… нашего… положения… мне довольно сложно говорить со своими одноклассниками о таких вещах. Им совершенно не хочется все это слушать, понимаешь?
Отец фыркнул.
— Так, значит, мы уступим козням Люцифера и позволим ему погубить нашу миссию? Отдадим ему победу без возражений?
— Нет, я… я не… — тут Дилл вдруг осознал, насколько абсурдна эта ситуация: человек, сидящий в тюрьме, заставлял его, Дилла, чувствовать себя никчемным. Он даже не смог завершить мысль.
— Помнишь, как ты писал псалмы и пел их вместе с церковной группой? Помнишь это?
— Ага, наверное. Да.
Отец откинулся на спинку стула, отвел взгляд и едва заметно покачал головой.
— Это были прекрасные песни. — Он снова посмотрел на Дилла. — Спой мне.
— В смысле — прямо здесь? Сейчас? — Дилл искал подтверждения тому, что отец шутит. Это было бы в высшей степени редким явлением, и все же.
— Да. Ту, которую ты написал. «И Христос освободит нас».
— У меня нет с собой гитары. К тому же разве это не будет выглядеть… слегка странно? — Дилл кивнул в сторону охранников, которые со скучающим видом переговаривались о чем-то между собой.
Отец повернулся к ним. Его глаза заблестели.
— А ты думаешь, они и без того не считают нас странными?
Верно подмечено. Дилл покраснел. Как если бы с кожи сорвали пластырь. Он поспешно и тихо напел отцу духовную песню. Краем глаза он заметил, что охранники перестали разговаривать и обратили все свое внимание на них.
— Еще, — сказал отец, аплодируя. — Давай новую.
— Я… толком ничего и не писал в последнее время.
— Ты забросил музыку?
— Не совсем. Просто сейчас пишу… немного о другом.
Отец помрачнел.
— О другом. Господь не для того наделил тебя даром петь, чтобы ты восхвалял людей и блуд.
— Я не пишу про блуд. У меня нет ни одной песни про блуд.
Отец наставил на него палец.
— Запомни вот что: Христос — это путь, единственный путь, твой путь к спасению. А музыка — это твой путь к Богу. Моим путем к Богу стало провозглашение знамений веры. Если мы потеряем свой путь к Богу, то лишимся пути к спасению, своей награды в вечности. Понимаешь?
— Ага, понимаю. — Когда Дилл разговаривал с отцом, у него возникало такое чувство, словно он говорит с наделенной разумом кирпичной стеной, которой откуда-то известно про Бога. — Ну ладно, мне пора.