— Я так устал от всего этого, — сказал им вслед мистер Берсон, изо всех сил стараясь сохранить самообладание. Они повернулись к нему. — Мне надоело смотреть на то, как умирают дети, как мир перемалывает добрых людей. Я пережил тех, кого не должен был пережить. Я стал жить книгами, потому что они позволяют мне убегать от этого жестокого и варварского мира. Мне нужно было сказать это вслух кому-нибудь кроме моих кошек. Прошу вас, берегите себя, мои юные друзья.
— Хорошо, — сказала Лидия.
По крайней мере, мы попытаемся. У Вселенной порой другие мысли на этот счет.
И они ушли.
Снаружи, под чернеющим небом, Дилл казался еще более бледным и потухшим, чем обычно. Что-то в нем казалось эфемерным. Словно он таял прямо у нее на глазах, исчезал, уменьшался, растворялся. А она просто смотрела на это, связанная по рукам и ногам и совершенно бессильная.
* * *
Они пошли на кладбище, чтобы оставить Трэвису его книгу. Приближалась гроза, и теплый ветер сдувал белые лепестки на дорогу, где они лежали, павшие и прекрасные.
Психолог порекомендовал ему изливать свое горе в песнях. Дилл решил попробовать. Он сидел на диване, а перед ним лежал почти пустой лист. Музыка была словно погребена в нем. Он апатично бил по струнам. Один и тот же аккорд, снова и снова. В отчаянии дернул струны с силой, будто мог вырвать из себя музыку, раскопать ее силой.
Одна из струн порвалась со скребущим, дребезжащим звуком. Он не менял их с конкурса талантов. Пару секунд он непонимающе смотрел на порванную струну, а потом швырнул гитару на диван, рядом с собой. Откинулся назад и уставился в окно, на темнеющее сумеречное небо. Он подумал было написать Лидии, но ему не хотелось шевелиться. Да и пора привыкать к тому, что в такие вечера ее не будет рядом.
Дилл сидел и силился представить, какой будет его жизнь через год, вообразить себя счастливым, полным надежд, свои чувства — в другом цвете, а не в приглушенно-сером. Так прошло некоторое время, а потом он решил, что лучше ему пойти спать: может, хотя бы во сне он не будет грезить ни о чем.
Встав с дивана, он увидел машину, подъехавшую к его дому. Это был «форд», принадлежащий маме Трэвиса. Из автомобиля вышла миссис Бохэннон и нетвердой походкой направилась к его дому, запахнув пальто и поглядывая по сторонам.
Дилл не помнил, чтобы миссис Бохэннон заезжала к ним хоть раз. Это было странно.
Он включил свет на крыльце и распахнул дверь, не дав ей возможности постучать. Она замерла перед дверью с открытым ртом, как будто Дилл лишил ее тех нескольких секунд, за которые она надеялась собраться с мыслями.