— Второй месяц идем, и все в огне… Сегодня три раза налетали. Коровы, бедные, только услышат, разбегаются, кто куда…
Она хочет сказать еще что-то, но не может: больше нет сил.
Рузин хлопочет возле мальчика лет десяти.
— Руки у тебя чистые? — спрашивает он меня. — У парня в ноге осколок, а я сегодня держал ржавую саблю.
Что я могу ответить? Вчера утром, в Серпухове, я умывался, потом чистил винтовку, потом копал окопы. Если осколок торчит и за него можно ухватиться, вытру руки полой шинели… Мальчик сидит на подводе неподвижно, будто прикованный. Губы такие, словно собирается свистнуть, большие, расширенные карие глаза не мигая смотрят на рану. Ни стона, ни вздоха не срывается с его губ. Надо сказать ему какие-нибудь ласковые слова, но их словно ветер унес. И все-таки…
— Очень больно?
— Да.
— Не надо смотреть. Сейчас мы тебя перевяжем…
— А вы думаете, я боюсь? — говорит он, шепелявя.
— Нет, не думаем. Мы знаем, что ты молодец, бравый парень. Раз тебе удалось вырваться от фашистов…
— Я их ненавижу. Я тоже хочу с ними драться. Но сейчас ведь вы меня с собой не возьмете?
— Где твои родители?.. Ну? Почему молчишь? Ты слышишь, что я спрашиваю?
— Нет у меня родителей. Я сбежал.
— Откуда?
Мальчик встрепенулся, как пойманная в силок птица. По лицу его пробежала тень. На сей раз он отвечает таинственно:
— Из гетто. Я носил желтую звезду. А когда убежал, в реку ее бросил. Чтоб утонула.
— Что еще за звезда? — не понимает Виктор.
Я рассказываю ему то немногое, что мне известно о еврейских гетто в оккупированной Польше.
— А вы откуда знаете? — спрашивает мальчик. — Вы что, тоже еврей, да?
— Да.
— А дядя русский?
— Русский.
— А я еду с белорусами… Вы хорошо меня перевязали. Теперь уже почти не болит.
— Вот и слава богу. Будь здоров…
Мы прощаемся с беженцами.
— Теперь можете запрягать лошадей. А в Малоярославце обязательно заезжайте в больницу.
— Как бы немцы нас не догнали…
— Не догонят, — говорит Рузин. — Здесь мы будем биться с ними насмерть.
Три повозки, пронзительно скрипя давно не мазанными колесами, спустились к полевой дороге. Какое-то время мы шли рядом, потом взяли направо. Несколько раз оборачивались: сперва их еще можно было разглядеть, а потом исчезли в потоке двигающихся на восток беженцев.
В небе слышится гудение вражеских моторов. Тяжело груженные немецкие бомбардировщики летят по направлению к Москве. Виктор говорит что-то, но что именно, разобрать в грохоте не могу. И только когда самолеты исчезают, спрашиваю:
— Что ты сказал?
— Ты читал такую книгу, называется «Сад пыток»?
— Читал. А почему спрашиваешь?