– Мне главное – быть с тобой! – поспешно ответила она. – Мне без тебя не жить.
– Да и нам без него тоже, – усмехнулась мадам. – Вот и ладушки! А что наговорили тут сгоряча, так дома разберемся. Может быть, мировую выпьем? Александр Анатольевич, найдется у вас бутылочка сухого вина?
– Ну разумеется, – ответил я. – Сейчас Жанночка принесет. А я вас на некоторое время оставлю.
Нехорошее и все остальные более не были мне интересны. Я перешел в левый кабинет, где также предстоял последний акт трагикомедии.
Здесь сохранялось игриво-веселое настроение. У лидера «Тройственного союза» Николая Яковлевича появился болтливый конкурент в лице застрявшего тут Бижуцкого. Он держал в руке бокал с коктейлем и долькой лимона и говорил:
– …И вот подкрадываюсь я к этому злополучному окну на соседней даче. Слышу странные звуки.
– Погодите, господин Бижуцкий, – прервал я. Надо было настраивать этот «скрипичный концерт» на другой лад. Поэтому я заговорил более резко, в иной тональности, обращаясь к Нине: – У вас ведь всего один ребенок, насколько я понял?
– Постойте, а где же обещанный подарок? – спросила она.
– Да, цветы, – подхватил Маркушкин. – Вы же отправились собирать их в свою оранжерею? Я был уверен.
– Сейчас соберут. Но вы не ответили на вопрос.
– А вы говорили, что уже задали свой последний вопрос.
– Изменились обстоятельства. Так как же?
– Ребенок один. Сын. Сейчас ему семнадцать лет. – Нина поставила бокал на столик. – Но я не понимаю, почему…
– Почему меня это интересует? Видите ли, я хотел бы знать, кто является отцом юноши? – Я выразительно посмотрел на Николая Яковлевича и Александра Сергеевича. – Кто из двоих?
– Я, – сказал Маркушкин, сконфузившись.
– Ему бы очень хотелось в это верить, – добавил Николай Яковлевич. – Но это не так. Отец, вне всякого сомнения, ваш покорный слуга. Впрочем, это настолько деликатная тема…
– Да бросьте вы! – оборвал я. – Чего уж нам тут стесняться, коли решили оголяться до конца.
– Она сама не знает, – произнес Маркушкин.
– Знаю, но никогда не скажу, – проговорила Нина.
Она достала длинную сигарету и вставила в мундштук. Я поднес спичку.
– Чтобы не разрывать сердце кому-нибудь из них? Но одно-то сердце вы уже разбили. Вашего сына. Жан, сходите за подарком.
Я держал спичку, пока она не догорела до конца, – в моих пальцах, а она так и не прикурила. Она с удивлением смотрела на мою руку.
– Вам разве от огня не больно?
– А разве это настоящая боль? Можно ли ее сравнить с чувством сына, лишенного не только материнской, но и отцовской любви? Ведь два отца – значит, ни одного.