Мелкие земледельцы. Какие бы широкие возможности ни открывали система откупа, торговля, ростовщичество, значительная часть населения Италии продолжала кормиться собственным трудом. На севере полуострова, как показывают надписи, даже во II в. н. э. сохранялись сельские общины. В остальных частях Италии имелись места, далекие от городов, судоходных рек и людных дорог, куда не заглядывали читатели и почитатели Катона. Крестьянское хозяйство не могло соперничать с рабовладельческим поместьем, но прокормить небольшую семью оно было в состоянии. Крестьянские семьи в Италии были большими. Нередко встречались имена Квинт, Секст, Децим, означающие, что пять, шесть, десять сыновей в семье не редкость. Сбор урожая в страдную пору был для всех этих Квинтов, Секстов и Децимов лишь временным выходом из положения. Приходилось уходить на заработки в города, и прежде всего в Рим, в надежде, что там требуются рабочие руки. Но чаще всего надежда где-либо устроиться не оправдывалась — ведь и в городах ремесленные работы выполнялись ремесленниками-рабами и вольноотпущенниками.
519
Восстание Евна. Следствием небывалого по масштабам и жестокости римского рабства были массовые возмущения и восстания рабов. Первое из них вспыхнуло в римской провинции Сицилии, населенной по побережью преимущественно греками, а на внутренних территориях — сикулами, порабощенными греками еще в VII—VI вв. до н. э. Сицилийские греки массами скупали рабов, доставлявшихся на остров отовсюду. Бежать из Сицилии было практически невозможно. Порой о пропитании рабов не заботились, полагая, что они могут добыть его себе сами. Когда к сицилийскому греку Дамофилу явились несколько рабов с просьбой выдать одежду на холодное время года, он приказал их высечь, приговаривая: «Разве путешественники по нашей стране ездят голыми?» Жена этого же Дамофила, Мегаллида, издевалась над служанками, подвергая их каждодневной порке.
Терпение рабов Дамофила иссякло, и они обратились к рабу-прорицателю Евну с просьбой испросить совета у своей матери, как действовать. Приложив ухо к земле, Евн заявил, что богиня призывает к оружию. Вооружившись и связав друг друга взаимными клятвами, восставшие ночью ворвались в Энну. Город оказался в их руках. Вскоре привели не успевших скрыться Мегаллиду и Дамофила.
С улиц Энны действие перенеслось в театр на склонах городского холма. Сооруженный некогда рабами и на протяжении нескольких столетий закрытый для них, он стал местом небывалого спектакля. Каменные скамьи и проходы между ними заполнили рабы, обретшие оружие и с ним не расстававшиеся. На орхестре не разыгрывалась трагедия Софокла или Еврипида — перед зрителями предстало зрелище суда. На орхестре восседали в господских одеяниях вчерашние рабы, они же судьи, а перед ними стояли на коленях их вчерашние властители — Дамофил и Мегаллида. Слово для защиты было предоставлено главе семейства. Дамофил произносил, кажется, впервые в жизни речь, доказывая, что он не худший из господ, что он не заставлял их работать в каменоломнях, разрешал им заниматься грабежом и только один раз, чтобы позабавиться, запряг их в колесницу. Зрителям показалось, что судьи склоняются к оправданию Дамофила, и тогда брошенный кем-то дротик пронзил «актера» насквозь. Мегаллида от защиты вроде бы отказалась. По примеру римлян, устраивавших из наказаний зрелище, да и самой Мегаллиды, ее следовало подвергнуть мукам тут же, на орхестре. Но судьи, знавшие правило классического театра — смерть и муки не должны совершаться на глазах у зрителей, — его не нарушили: Мегаллиду отдали ее служанкам, и те ее увели.