Черный докторский саквояж с детства связан в моем сознании с отцом. Кожа потрескалась, потускнела. Но никелированные замочки щелкают по-прежнему звонко. И тогда глазу открывается то, что так бережно всегда хранилось в нем. Тонкий ореховый стетоскоп. Полный набор хирургических инструментов, необходимых для срочной полостной операции. У каждого инструмента свой неповторимый голос. У долота глуховатый, но в то же время гулкий. У пилы — как у надоедливого шмеля. По-комариному тонко звенят пинцеты. Одни из них с острыми, как у щуки, зубчиками, другие без зубчиков, но столь же цепкие. Самые строгие — кохеры. Их рубчатые металлические лапки способны молниеносно захватить и зажать кровоточащий сосуд. А вот работяги-иглы, выгнутые, словно крохотные турецкие сабли. Разговаривают они друг с другом на верхнем «ля» и с полным правом считают себя незаменимыми.
Верный спутник отца, саквояж сопровождал его не только по засыпанным снегом вятским дорогам. Побывал он и в Берлине, куда молодой земский врач, по медякам собрав необходимые средства, поехал изучать большую медицину и ее королеву хирургию. Помню, как в гражданскую войну мама прижимала этот саквояж к груди в прорешеченной пулями теплушке, как забирал его отец с собою, уходя после трудного дня начальника лечебно-гигиенического отдела санчасти 3-й армии, гнавшей Колчака за Урал, на добровольное ночное дежурство в сыпнотифозный госпиталь. И каждый раз, когда руки отца открывали саквояж, замки его издавали легкий звук, похожий на вздох облегчения больного человека…
В последний раз бережно беру в руки семейную реликвию. Завтра я передам саквояж в госпиталь на Абельмановской заставе. Пусть эти инструменты помогают хирургам возвращать в строй раненых бойцов…
Под вечер раздался робкий стук в дверь кабинета. Худенькая женщина лет за сорок с порога глянула скорбными карими глазами.
— Слух прошел, — заговорила гостья, — что вы милосердную артель собираете. Так, может, и меня возьмете на подмогу? — Женщина грустно улыбнулась, и все ее тонко очерченное лицо с короной черной косы над чистым лбом вдруг осветилось тем внутренним светом, которым полны лики Андрея Рублева. — Не сомневайтесь, доктор, пригожусь для любой работы, хоть за малышами присмотреть, хоть белье старикам простирнуть. Ухаживать за слепыми умею. Отец мой был слепой. — Боясь, что откажут, добавила — Меньшой мой, Генка, мальчишка сметливый, помощником в чем будет. А старшие сыны на фронте.
Тогда не знала эта женщина, что дождется своих сыновей — и артиллериста Бориса, и летчика Володю. Но Володя вернется домой изувеченным. Не покладая рук будет выхаживать его мать. Но все это потом. А сейчас, подавшись вперед всем своим худеньким телом, она ждала ответа.