– Мистер Крампф, – сдержанно продолжал я, – похоже, у меня в дороге завелся некий попутчик, если вы меня понимаете. Последняя модель, «бьюик» с откидным верхом, цвета окиси кобальта, с нью-йоркскими номерами. У вас имеется какое-либо представление…
Повисла долгая пауза – потом он смачно хмыкнул:
– Все нормально, сынок, это как бы твой сопровождающий. Я б не хотел, чтобы кто-нибудь угнал этот мой старый добрый «роллз-и-ройс». – Я с облегчением закхекал, после чего он продолжил: – Эй, только не давай ему понять, что мы его вскрыли, – делай вид, что его нету, а когда он сюда прибудет и скажет, что ты его не раскусил, я ему яйца отгрызу, а?
– Хорошо, мистер Крампф, – сказал я, – но не сильно отыгрывайтесь на нем, будьте любезны? То есть, я довольно-таки готов к «ки вив»[127], изволите ли видеть.
Он еще раз смачно хмыкнул – или, возможно, рыгнул – и повесил трубку. Затем повесил трубку кто-то еще. Может быть, просто-напросто гостиничная телефонистка, только вот звук был не совсем правильный. Потом повесил трубку я и тоже угостился отрыжкой, после чего лег спать.
В ту ночь больше ничего не случилось, если не считать того, что я сильно беспокоился. Крампф заработал свои миллионы не стариковским пьянством; чтобы стать миллионером, потребны мозги, беспощадность и некий червячок в мозгу. У Крампфа все это имелось, он был умнее меня – и гораздо зловреднее. Все это было как-то не так. Кишки мои стонали и ворчали – им хотелось домой. Превыше прочего им не улыбалось участвовать в покушениях на умных миллионеров в их собственных домах. Я извел себя окончательно и уснул.
Но ныне я очнулся, столь смущен,
Как будто поскользнулся и упал,
Расставшись с тем, чем был я до сих пор,
И уцепиться ни за что не смог, –
Я понял, что покинул этот мир,
Когда разверзлась бездна подо мной,
Средь нерожденных в будущих веках…
«Смерть в пустыне»[128]
Стояло воскресенье, однако вы бы ни за что этого не подумали – судя по тому, что происходило, когда я добрался до Литтл-Рока, штат Арканзас. Имел место какой-то протест: как обычно, коротко стриженные парни в темно-синем, скучая, мутузили длинноволосых парней в голубых джинсах; длинноволосые называли стриженных «свиньями», кидались камнями и прочим. Как все это грустно. Сказал же сто лет назад один русский: эти люди верят, что они врачеватели общества, а на деле они всего лишь болезнь. Уличное движение намертво замерло, и в нескольких машинах впереди я различал небесно-травяной «бьюик», завязший в море длинных волос и процветающих полицейских дубинок.
Я заглушил двигатель и задумался. Какого дьявола Крампфу понадобилось входить в такие расходы и хлопоты и через половину континента сопровождать автомашину, которую никому в здравом уме не придет в голову красть? Причем сопровождать ее таким причудливо косвенным манером? Отставив в сторону крепкую вероятность того, что Крампф попросту спятил, я решил, что он, должно быть, проболтался кому-нибудь о лишнем куске холста, который надлежало таить в машине, – разумеется, это само по себе уже говорит, что у него не все дома, – а теперь жалеет. Хуже того, он может играть в какую-то игру поглубже и похитрее, что будет в согласии с его импровизированным посланием почти августейшему Одноклассничку. Едва ли он догадается о том заказце на убийство, который вверил мне Мартленд, но вполне способен счесть меня – по иным причинам – несколько избыточным, а также – угрозой его безопасности. «Лукаво сердце [человеческое] более всего и крайне испорчено; кто узнает его?» – возоплял Иеремия XVII:9, а как вы знаете, Иеремия XVII:9 великолепно умел прозревать такие штуки, помимо того, что сам был отчасти полоумен.