В последнем конверте хранилось то, чего я хотел, – в чем нуждался, – и с ним, похоже, все было в порядке. Большой оттиск с вырезанными лицами и полоска 35-миллиметровых негативов на пленке британского производства. Контактные отпечатки, в основном, показывали Спины в Кембридже, но центральный кадр являл и фасады: Фугас, похоже, в тот день был у руля, а Одноклассничек в свой черед сдавался на его милость. Его знакомая ухмылка – прямо в камеру – говорила, что он ничуть не возражает. Без всяких сожалений я сжег их на месте и выкинул пепел в греховное биде. Они означали много денег, но, как я уже сказал, я далеко не храбрец: и даже деньги могут оказаться слишком дороги.
Меня совершенно не беспокоило возможное существование других оттисков: может, Крампф был и бесстыж, но, как я полагал, не вполне придурок, да и в любом случае фотографии в наши дни подделывать просто; люди хотят увидеть негатив, причем – оригинальный, ибо негативы, сделанные с позитива, легко вычисляются.
Иоанна изогнулась и уставилась на мазки пепла в биде.
– Теперь ты счастлив, Чарли? Ты действительно только этого и хотел?
– Да. Благодарю. Думаю, сейчас мне стало несколько безопасней. Не намного, но несколько. Большое тебе спасибо.
Она встала и подошла к сейфу, выбрала пару глыб налички и небрежно захлопнула панель.
– Вот тебе немного денег на дорожку – возьми, пожалуйста. Тебе могут потребоваться des fonds serieux[169], чтобы благополучно улизнуть.
Два толстых кирпича банкнот, даже нераспечатанные, один – английский, другой – американский. Общая сумма граничила с чем-то вполне себе непристойным.
– О, но я никак не могу у тебя это принять, – пискнул я. – Это ужасная куча денег.
– Но я же тебе все время говорю – у меня и так ужасная куча денег. В сейфе – пустяки, запас наличных, который он держал на мелкие взятки сенаторам и неожиданные отлучки. Будь добр, возьми – я буду счастлива лишь в уверенности, что ты должным образом профинансирован, пока избегаешь этих неприятных типов.
Дальнейшие мои протесты были прерваны пугающим визгом снизу, который накладывался на басовитый рык. Мы кинулись наперегонки к лестнице, я заглянул через перила в вестибюль и узрел картину гладиаторского ужаса: Джок держал в каждой руке по пеону и методично бряцал ими друг о друга, будто кимвалами, а остальная челядь обоих полов толпилась вокруг него, дергала за волосы, висла у него на руках и то и дело отлетала, крутясь, во все стороны по кафельным полам.
– ¡Bravo toro![170] – пронзительно вскричала Иоанна, и «меле» превратилось в «таблё»