Годенко рассвирепел. Обычно доброе и круглое лицо его сделалось красным, будто ошпаренным.
– Эт-то что такое? – спросил он журналиста шепотом, потому что боялся раскричаться и наговорить грубостей. – Позор какой! Как же вам не стыдно, а? Ну подумайте только, какую вы подлость делаете по отношению к летчикам, которые летят ночью на полюс, по отношению к ученым, которые сидят на льду и ведут исследования и в шесть вечера и в три ночи. Я не хочу думать о вас плохо, изорвите это сочинение, неприлично так поступать…
Годенко, бреясь, перестал смотреться в зеркало. Он седел ото дня ко дню. Он скоблился, напевал под нос джазовую песенку и думал: "Все-таки солдатом быть лучше, чем генералом. Это – истина, но, к сожалению, в нее начинаешь веровать только после того, как сам сделаешься генералом неважно, армейским, от науки или от промышленности. И напортачить нельзя, чтобы разжаловали, – люди страдать будут, напортачь я хоть в мелочи…"
– 9 –
Вылет Струмилина был назначен на послезавтра. Он был прикреплен к экспедиции Владимира Морозова, занимавшейся установкой автоматических радиометеорологических станций на дрейфующих льдах.
– А нельзя ли на один день попозже? – спросил Струмилин.
– Почему? – удивился Годенко. – Самолет не исправен?
– Да нет, лыжу нам заменили.
– А что такое?
– Второй пилот у меня заболел. Ангина страшнейшая.
– Большая температура?
– Тридцать восемь было утром.
Годенко обернулся к Морозову.
– Ну, Володя, решайте.
Морозову было приятно, что к его экспедиции прикреплен Струмилин. Еще бы, один из лучших летчиков страны будет работать вместе с ним. Поэтому Морозов сказал:
– День – ерунда. Подождем.
– Хорошо, – согласился Годенко. – Так и занесем в график. Хорошо?
– Есть, – сказал Струмилин.
– Договорились, – сказал Морозов.
Струмилин спустился в столовую, выпил томатного соку, купил московский "Казбек"
и пошел к себе в номер. По дороге он заглянул к Богачеву – узнать, как дела.
Кровать Павла Богачева была аккуратно застелена.
Струмилин зашел к Аветисяну и Броку.
– Где Паша? – спросил он. – Пошел к врачу, что ли?
– Не знаю, – сказал Аветисян, – к нам он не заходил.
"Может быть, побежал отослать радиограмму, – вдруг подумал Струмилин и улыбнулся, сразу вспомнив Женю. – Сейчас я тоже пойду на радиоцентр и пошлю ей радиограмму".
Он зашел к себе одеться. На столе лежал конверт. На нем было написано:
"П.И. Струмилину. Лично".
Струмилин разорвал конверт. Там лежал бюллетень Богачева и записка от него. В записке было написано: "Павел Иванович, я поступаю как настоящая свинья, но я не могу поступить иначе. У меня бюллетень на четыре дня. Меня не будет в Диксоне три дня. Я буду в Москве. Я не обманываю Вас: у меня сейчас уже не тридцать девять, а тридцать девять и три. Запись есть у. врача. Сидеть за штурвалом рядом с вами и с ребятами мне не разрешат так или иначе – я заразный, ангина передается через дыхание. Если я не прилечу через три дня, то можете считать меня законченным подлецом, но только я прилечу. Я обо всем договорился с ребятами из транспортного отряда. Павел Богачев".